Каменские элегии. Изборник. Юрий Казарин

      В пепельнице окурок,

      в небе кусок луны.

      Тысячу слов, придурок,

      вытянешь из стены.

      Спи, говорю, покуда

      счастья на свете нет:

      значит, иное чудо

      мучает этот свет.

      Отвернувшись к стене,

      чтобы прямо сказать стране:

      ненавижу тебя, но не

      умирай, оставайся во мне,

      словно небо, растущее вне

      понимания неба; в вине

      не тони, не куражься в огне

      стужи, ужаса и, к стене,

      но с другой стороны – в окне —

      отвернувшись, прижмись ко мне.

      Глазам хватает неба и земли:

      посмотришь вдаль – и плачешь там, в дали.

      Прошли по берегу коровы,

      оставив в пестрой наготе

      себя гравюрой на воде:

      вода из неба гнет подковы

      для первых заморозков, где

      опавших волн сухая лепка

      уже идет секунды три,

      и пахнет снег, как божья кепка,

      наверно, пахнет изнутри.

      Утки летят на восток,

      изображая кусок

      времени, наискосок

      от бесконечного света,

      озера, ока, поэта,

      выстрелившего из лета

      осени в правый висок.

      Уток, наверно, с пяток,

      а присмотреться – четыре

      выгнулись, как локоток

      музы, которая в срок

      держит последний урок

      на леденеющей лире…

      Дурачок, дурачок,

      отпусти домой зрачок

      с неба семидонного,

      людям похоронного,

      или неба сродного,

      для любви пригодного,

      неба золотого,

      как большое слово

      с буковкой бу-бу,

      с молнией во лбу

      да с душой-обузой,

      с птичкой белопузой —

      ласточка пять раз

      поцелует глаз,

      ясный, бестолковый,

      к темноте готовый,

      коли белый свет

      съели на обед…

      Сухая гроза – что в завязке алкаш.

      С утра обезвожены поры позора.

      Рыданье подробно, как горный пейзаж,

      увязший в кириллице, где карандаш,

      себя истирая в леса и озера,

      иную грозу помещает в шалаш

      на вечную вязку то мысли, то взора —

      в безумие неба, в морщины узора

      и в глухонемое мычание хора,

      когда за слезу все на свете отдашь.

      Птицы – в