#черные_дельфины. Мария Долонь
Эмма Эдуардовна крепко взяла Ингу под локоть и притянула к себе, будто отрывая от Жени. Оксаны поблизости не было.
– Мы работали, – уточнила Инга. Краем глаза поймала: Катя и Серёжа идут сзади, никуда не потерялись. Катя сбоку обнимает отца.
– Зачем он это сделал? Скажи мне! – резко дёрнулась Эмма Эдуардовна. – Как я теперь без него? Одна!
Лиза вздохнула и отвернулась. Эмма Эдуардовна продолжила, требовательно сжимая руку Инги.
– Мой единственный сын! Как он мог! Я всю жизнь была хорошей матерью, всё ради него делала. Говорил ему отец – в физики иди, на свою кафедру бы взял. Но он хотел заниматься кино. Я и с институтом помогла, сколько раз пристраивала помощником оператора, так нет – подался в фотографы голых баб фотографировать…
– Мама, – тихо сказала Лиза.
– Что мама? Ну что мама? – Эмма Эдуардовна даже не повернула головы. – Скажешь, это неправда? Голых-то девок интересней фотографировать, чем формулы выводить, а? Правильно я говорю про вашу журналистику?
Инга промолчала.
– Конечно, я всё понимаю. Он творческий человек, весь в меня. Я сама всю жизнь в искусстве. Не смог он бы наукой заниматься, как отец, не выдержал бы. Я и то не усидела рядом с этим занудством – вечно какие-то цифры, опыты. А если бы я не ушла, если бы Олежек рос с отцом, может быть, и у него всё хорошо было? И с Оксаной не развёлся? И нянчила бы я сейчас внуков! Ведь он у меня хороший мальчик был. Чуткий, отзывчивый. В этом году сам дачу отремонтировал. Золотые руки.
Что ей ответить? Всё звучит фальшиво и пошло. Сказать: «Я вас понимаю»? Но разве я понимаю мать, которая потеряла ребёнка? Я даже думать об этом не хочу! Или: «Сил вам!» – тоже пустое пожелание. Только что кто-то произнёс: «Жизнь продолжается» – это прозвучало просто ужасно. Честнее просто тихо идти рядом.
Поминки были назначены на два в кафе «Чаша», недалеко от дома Эммы Эдуардовны. Женя на них не пошла. «Мероприятие семейное! Мне там делать нечего. С Олегом я простилась!» – сказала она, что-то новое уловила Инга в её интонации, но ей было не до расспросов.
Столы под белой скатертью стояли крестом. Лиза раскладывала кутью по пиалам с золотой каёмкой. Эмма Эдуардовна достала из сумки блины и мёд.
– Нельзя, – говорила она Глебу, – чтобы такие вещи казёнными были. Это я всё сама. Блины мои фирменные, тонкие. Олеженьку помянуть.
Инга видела Глеба приблизительно раз в пять лет – на юбилеях Олега. С прошлого застолья он заметно постарел, осунулся, волосы остались только на висках и затылке – неаккуратным полукругом, он их не брил по новой моде.
– Как неожиданно, гром среди ясного неба, что мне теперь делать, а, Глебушка? Я без опоры теперь! – внезапно переключившись с блинов, вновь заплакала Эмма Эдуардовна.
– Да, – Глеб неуклюже обнял её за плечи, – неожиданно. Да.
«Да» у него получилось слишком мягким. «Д» всегда – звонкая, уверенная, «а» – прямая, как линия, она согласные не смягчает. А у Глеба звучало: «дья» – как клубок шерсти. И