Акварели на тему смерти и любви. Нестрашные сказки. Римма Кульгильдина
разболтал?
– Никто. Я просто знаю.
– Не-ет. Это Ленка. Точно, Ленка!
– Да никто мне не говорил. Я просто знаю, что ты завтра от меня уходишь.
– И что ты скажешь?
Я чувствовал, как она напряглась. А еще я понимал, что для нее все уже решено. Да и для меня то же.
– Ничего. Хочешь – уходи. Я знал об этом еще в день нашего знакомства.
– И ничего не сказал мне!
– Тебе было хорошо со мной?
– Да.
– Если бы я сказал – этого бы не было.
– Ты странный, Витенька.
– Знаю. Спи, заяц, тебе завтра вещи собирать.
«Значит, она на самом деле уходит, и это был не сон… или не совсем сон… или просто интуиция», – я усмехнулся и уставился в потолок.
Утро не принесло ничего нового. Анна уходила и все. Сначала она очень долго разговаривала по телефону. Потом стала собираться. Я по мере сил и находчивости старался помочь, ощупывая при этом внутри себя появившуюся пустоту. Пустота появилась на уровне солнечного сплетения, и вначале я даже не заметил ее, а потом она стала расти. С каждой убранной вещью, с каждым сказанным словом маленькая горошина пустоты росла.
Мы пообедали.
Потом поужинали.
Пустота росла. Она питалась мыслями и чувствами, она была всеядной, и поэтому все шло ей на пользу. Все шло в рост.
Приехало такси. Я помог вынести вещи и уложить их в багажник. Аня поцеловала меня в щеку и пообещала как-нибудь позвонить.
Я поднялся в квартиру. Походил по ней, как старый брошенный пес, тыкаясь во все углы и устав, сел на кровать.
Пустота выросла до моих размеров. Она стала звенящей. Пугающей. И готовой раздавить.
Я закрыл глаза.
Где-то, похоже в прихожей, сухо треснуло зеркало.
***
Больничный запах не спутаешь ни с чем. Привкус натужной стерильности, помноженный на тошнотворный запах лекарств и растворов плюс шлейф чужой боли и мочи и вынесенная за скобки отчужденная замкнутость медсестер. Кафель, старающийся быть белым и пыльные листья искусственных растений. Все больницы пахнут одинаково.
Молодой человек в больничной пижаме и клеенчатых тапках без задников осторожно приоткрыл дверь в отделение. Оглядевшись, он удовлетворенно кивнул головой, словно отвечая самому себе на какой-то вопрос, и проскользнул в холл. В холле спиной к окну стоял диван, обшитый белой искусственной кожей. Рядом высилась большая пальма с опилками в кадке. Если разглядывать помещение дальше, то чуть поодаль находился пост медсестры и перед ним огромные стеклянные двери палат, расположенные так, чтобы медсестры могли видеть кровати с больными.
Нерешительно потоптавшись, словно решая, куда ему теперь идти, молодой человек, в конце концов, сел на протертый диван, закрыл глаза и как будто застыл. Время от времени по коридору с деловой отрешенностью проходили врачи и медсестры. Молчаливая нянечка прогромыхала ведрами и, пытаясь вымыть полы, разводила мокрые полосы по когда-то светлому линолеуму. Молодой человек сидел,