Охота на медведя. Петр Катериничев
выбрал сигару, чиркнул спичкой, со вкусом раскурил, выпустил струйку дыма, по лицу его разлилась нега отеческого добросердечия.
– Чем мы заняты, Борис?
– Чем? У нас трудовые будни. Мы делаем деньги. На набитых зеленью мешках.
Они думают, что ухватили бога за бороду, а за ниточки‑то дергаем мы – и зелень сыплется, сыплется... Не ленись, скирдуй. Или тебе не нужны деньги? – Улыбка Чернова сделалась откровенно ернической.
Гринев посмотрел сквозь полураскрытые жалюзи. «Трудовые будни». Похожие, отутюженные молодые люди, погруженные в напускную деловую озабоченность. Такие же деловые дамы. Мерцающие экраны мониторов. Заученные движения. Заученные повороты голов. Заученная улыбка секретарши, встретившейся с ним взглядом.
Искусственное освещение. Искусственная жизнь.
Он перевел взгляд на Бориса Чернова. Тот курил и смотрел на экран монитора. Может быть, это отблески мертвых цифр с экрана сыграли скверную шутку, но лицо Чернова выглядело странным в таком освещении: то ли перерумяненным, то ли перепудренным... Более всего Чернов сейчас напоминал восковую фигуру из музея мадам Тюссо, в которую прихотью декоратора был вставлен невидимый моторчик и невидимый же диктофон, из которого и доносились дежурные фразы.
Впечатление был столь ярким, что Гринев даже тряхнул головой. Нет, ничего не изменилось, напротив: в своем вычурно‑дорогом одеянии Чернов действительно походил на манекен. Может, так было всегда, но со всей отчетливостью Гринев заметил это только теперь? Олег сидел потерянный, как ребенок, которого завлекли играть в чужую сказку. «Рекомендую вам подыскать другую профессию», – зазвучал в памяти голос немца‑профессора.
– Ты похож на муляж, – неожиданно для себя вслух произнес Олег.
– Что? – Борис прищурился, посмотрел на Гринева, словно сквозь прорезь прицела.
– Ты похож на муляж. Из раскрашенного воска. Довольно скверно обряженный.
– Ты пьян?
– Хуже. Трезв. Абсолютно. Чем мы заняты, Борис? Ведь жизнь так и пройдет здесь, не оставив по себе ничего, кроме сожаления.
Чернов улыбнулся, снова обрел самоуверенно‑снисходительный тон:
– Жизнь? Это игра такая. Сильные побеждают слабых, умные подчиняют сильных. Только и всего.
– А победу над всеми одерживают подлые. Те, что умеют предавать раньше.
Чернов устремил взгляд в пустоту, и глаза его словно наполнились ею: стали пустыми, как матовые пуговицы дорогого клубного пиджака.
– Зачем же так мрачно, Медвежонок? Жизнь проста. Это игра, покер. А побеждает тот, кто проигрывает меньше, а выигрывает больше. Только и всего.
Тот, кто напрочь лишен азарта.
– И воображения.
– Воображение – это и есть азарт, ставший привычкой. Человечек выдумывает себе идеал, зачарованным мотыльком летит на огонь, кажущийся ему центром мироздания, и – палит крылья. А огонек тот – всего‑то копеечная свечка на бронзовом шандале, от которого прикуривают свои дешевые сигарки снедаемые страстью и тщеславием игроки. – Лицо Чернова ожесточилось и теперь сделалось