Похвала бессоннице. Наталия Черных
и малахита. Бог
всё ближе к нам, и озеро мелеет.
Там, на дне
тропа, ведущая от угля к плазме,
от каменнотелой пики к финскому ножу,
от шерсти к голубой татуировке —
империи, провинции, поля.
А здесь слышна печаль башкирской песни,
неверная и зыбкая печаль,
та зябкая и хитрая печаль,
которая страшна, как воды Течи
живительна, как воды Иртяша
нас поит мёдом.
Озеро свободно.
Лоза, молоко и роза
(триптих)
К винограду и розе
Лоза, ведь мы не современники растления
пространства. Ухожу в поэты,
как раньше уходили – хоть в казаки,
под суд, на каторгу. Скорее, смерть!
Лишь ты одна земле приносишь розы.
О роза, ты классична, как закат,
как сумерки сознания. Ты тема
всех слов и звуков,
ты лозе невеста.
Прибой пьянящий в хрупких берегах
взметает лепестки и сеет страх.
Истоптанная гроздь в точиле спит,
и платье лепестка сочится каплей.
Вот вкус ухода, аромат прощанья
и осязание иной земли,
где волны эти: розы, винограда – неразделимы.
Улицы малы, они с ладонь, и город мал,
сползающий как холст с подрамника;
лишь розы нагота и преобразованье винограда.
И будто песнь. Её растущий звук —
извне и изнутри.
К розе и молоку
Вот роза в молоке: пурпур и жемчуг,
раскрывшийся младенческой ладонью,
беспомощной и раненой ладошкой,
внезапно превратившейся в атлас.
Боль красоте наследница.
Так чин садовника наследует торговец
и царский трон наследует плебей.
Но здесь, на местности, где даже пыль чиста,
а скорби дружественны и недолговечны,
раскрошенная в чашку молока
сияет роза, в тёмной оторочке,
и каждый лепесток её – забытое лицо,
его прекрасный цвет – опал в пурпуре,
глядит, и камера над ним скворчит негромко,
сверчок-свидетель, новенький скворец,
так розовое молоко стекает в сердце. Жажда истекла.
Вновь стены, свечи тополей, розарий чахлый,
и бело-голубые тени на картоне
(я думала, что он сейчас размокнет),
на месте вещи. Боль здесь – только боль,
улыбка есть улыбка, а страданье
здесь, в мире где Христос ходил с людьми,
уже не будет глупым и напрасным.
Здесь каждый с именем – уже как человек:
он видит, слышит, осязает, любит
не только плотью. Он болеет, спит,
и это всё молочные секреты
и розовые тайны бытия.
Весь человек с рожденья полон розой,
он переполнен первым молоком,
но смерти безымянная подсветка,
как и сверчок небесный, в нём стрекочет,
и это неизбывная беда всех нас.
Молоко