Ярополк. Владислав Бахревский
золотые. Огонь горит ровно, без копоти.
На возвышении, у стены, сияющей как жар, белый трон.
Привратник, приведший Баяна в святая святых Хазарского царства, указал на золотой таз и золотой кувшин:
– Освежись после сна.
Баян плеснул воды на ладонь, повозил по лицу, по глазам. Осмелился еще разок плеснуть. Полотенца не видно было.
– Я слушаю тебя! – раздался голос.
Баян повернулся: привратник сидел на троне. Осенило: «Да это же каган!»
Упал, как учили, на пол.
– Встань! Подойди ближе! Пой.
Баян поднялся, сделал несколько шагов вперед, заиграл. Запел:
– «Господь – свет мой и Спаситель мой, кого убоюся? Господь – крепость жизни моей, от кого устрашуся?»
Голос отрока поднимался с высоты на высоту, и вскоре уже чудилось – не от земли пение, но с неба. Небо глаголет.
Каждое слово как меч, пронзающий неправду.
– «Верую видети благость Господа на земле живых», – заканчивал псалом Баян, взыгрывая на псалтири.
Лицо кагана омылось слезами. Баян испугался, рука упала со струн, и дрожащий звук сорвался, как стон.
Каган закрыл лицо руками, сидел неподвижно. Столбиком, как сурок, стоял перед ним несчастный Баян. Огорчил-таки, помрачил солнце Хазарии, владычицы земель и народов. Не сносить головы, коли каган – живая икона – потемнеет ликом.
– Ты сегодня ел? – спросил каган, отнимая ладони от лица.
– Нет, – прошептал Баян.
Каган сошел с трона, поманил отрока за собой. Боковая комната была, как и звериная, круглая, но крошечная. Низкий, на вершок от пола, серебряный стол, занявший чуть не всю комнату, был заставлен яствами.
– Садись, – пригласил каган, – ешь.
Баян опустился возле шелковой подушки, поджал, как учили, ноги под себя. Взял, что с краю. Отведал: на птицу похоже.
– Соловей соловью! – изумился каган.
Баян вздрогнул, отложил птичку.
– Ешь. Теперь это всего лишь пища.
Отрок потянулся к лепешке, стал есть лепешку. Каган улыбнулся. Подал гостю большой кусок белого птичьего мяса.
– Это дрофа. Ешь. И пей! – подвинул кубок с виноградным соком. – А это вот маслины. Привезены из Греции… Невкусно? – Каган засмеялся. – Тогда отведай смокв. Эти смоквы из Иудеи, из земли обетованной, а эти растут на моей земле. Какие вкуснее?
Баян съел ту и другую, показал на хазарские.
– Ты оценил сладость плода, а в этих иудейских смоквах заключена завораживающая тайна. Пятикнижие[28]. Предание. Вера. – Спохватился: – Ты по-хазарски знаешь?
– Знаю. Меня волхвы учили.
– Ты жил среди волхвов?
Баян склонил голову, чувствуя, что сказал лишнее, но каган не рассердился, не прогнал. Он был так близко, этот человек, на которого не смели смотреть даже сами хазары.
Голова у него совсем уж побелела, да на высоком лбу ни единой морщины. Руки белые, на перстах ни единого кольца, голос звучный, ясный, а все равно – старик. Глаза потухшие, смотреть в них нехорошо. Голос позовет, а глаза остановят, не подпустят.