Не хочу на физкультуру!. Станислава Бер
чемпионов.
– Посмотрите на этого парня. Хорош? – тренер похлопал Виктора Скрябина по плечу.
– Хорош! – крикнули самые смелые мальчишки.
– А знаете, каким он заявился ко мне четыре года назад?
– Каким?
– Таким же, как вы. Слабым, пухлым маменькиным сынком, – Каштанов посмотрел на пацанов с вызовом.
Мальчишки сначала обиделись, а потом внимательно пригляделись к здоровому парню и не совсем поверили словам тренера. Перед ними стоял атлет, улыбающийся голубоглазый богатырь. А ведь чемпион был прав. Раньше Виктора во дворе звали Тюбик. Он был толстый, неуклюжий, закомплексованный мальчик. Через год тренировок его было не узнать. Подтянулся, накачался, возмужал. Через два года выиграл первенство Москвы среди юниоров в среднем весе, и иначе как Тайсон к нему теперь не обращались ровесники, с завистью наблюдавшие перемены.
Виктор отзанимался в зале час, отработал удары, защиту, переоделся и пошёл домой. Мать уже вернулась с работы и как обычно уткнулась в телевизор.
– Мама, я дома! – крикнул он с порога.
А в ответ тишина. Нет, не тишина, слабое поскуливание. Опять?
– Мама, что с тобой? – парень вошёл в комнату, встал на колени перед матерью и взял её за руки. Ольга смотрела в экран телевизора, почти не шевелясь. – Мама, ты меня слышишь? Это я, Витя.
Скрябин пытался заглянуть ей в глаза, но взгляд её ускользал.
– Мама, а как же я? У тебя ещё есть я. Ты помнишь об этом?
Женщина, казалось, очнулась, посмотрела на сына и ожила.
– Сейчас мы с тобой примем успокоительное и ляжем в постель.
– Да, Витюша, хорошо, – сразу согласилась мать. Подозрительно быстро. – Ой, смотри, кого по телевизору показывают!
– Кого?
– Да это же Богдан. Ну, помнишь, сосед наш бывший.
Виктор обернулся к телеэкрану. Показывали новости культуры. Известный фотограф Богдан Белый давал интервью. Выставка его работ открывалась в Центральном доме художника.
* * *
Богдан плохо помнил родителей. Только расплывающиеся пятна, а не лица. Они погибли, когда ему ещё не было и трёх лет. Зато он хорошо помнил бабушку. Сухая, черная от солнца, в линялом, но чистом платке, она пережила немецкую оккупацию и всех своих детей. С украинскими песнями бабушка пекла пирожки с картошкой и гладила Богдана по голове, приглаживала обгоревшие на солнце кудряшки. Случалось, он видел, как она крестит его в кроватке перед сном.
Детдом в Виннице, как бы ни хотелось забыть, он помнил хорошо. Помнил все лица и фигуры до последней чёрточки и морщинки, все комнаты и коридоры, все дни и года. Самое сильное воспоминание той поры – это постоянное чувство голода. А ещё неистребимый казенный запах в окрашенных синим холодных стенах. Равнодушные тётки-воспитатели, вороватые пьяненькие завхозы, грубые нянечки каруселью прокручивались в его памяти, как бы он не противился этим воспоминаниям. Тем сильнее Богдану хотелось большой семьи с дружескими вечерними посиделками за чаем. Украдкой наблюдал он за "домашними" детьми и нескрываемо им