Цепная реакция. Симона Элкелес
меня в щеку. – Мои друзья думали, ты поведешь себя как loco[6]. Думали, врежешь мне или еще что.
А это мысль, кстати. Но нет, я не смогла бы ему врезать, даже если бы захотела.
Прежде чем я успеваю открыть рот, чтобы, растоптав ошметки достоинства, которые у меня еще остались, попросить его вернуться, Марко отворачивается от меня. А потом просто уходит. С глаз долой, но определенно не из сердца вон.
Он променял меня на банду.
Дыхание перехватывает. Гляжу на озеро и понимаю, что мне хочется прыгнуть туда, чтобы уплыть куда подальше и сделать вид, будто всего этого никогда не было. Отчаяние накатывает волнами, как те, что наползают на берег, слизывая с него наши следы, и меня начинает бить неземная дрожь. Валюсь коленями на песок и чувствую, как из глаз снова начинают капать горячие слезы. На этот раз я их не утираю. Я кричу и плачу, вспоминая каждое мгновение, которое мы с Марко провели вместе, и молюсь, что задержка – всего лишь гормональный сбой и на самом деле я не беременна.
Беременность в пятнадцать лет никогда не входила в мои планы.
3
ВИДАТЬ, МОИМ СЕКРЕТАМ конец. Если бы не эта чертова змея, я бы не сверзился со скалы и mi’amá[7] не сидела бы в больничной палате, непрерывно обстреливая меня угрожающими взглядами, которые переводились примерно так: «Ну все, у тебя большие проблемы».
В конце концов в венах у меня не оказалось никакого яда. Змеиный зуб угодил в нерв, от этого рука и онемела. Когда я упал, Брук в панике вызвонила своего отца, он приехал, забрал нас всех и отвез меня в больницу. Впрочем, выжить при укусе змеи – легкотня. Постоянно выслушивать лекции mi’amá – вот где настоящая пытка.
Падая со скалы, я здорово ободрал ноги. Но должен быть благодарен, что в конце концов смог ухватиться здоровой рукой за торчащий камень – это смягчило падение, хотя рука оказалась разодрана от запястья до локтя, так что рану всерьез собирались зашивать. Правда, доктор все-таки решил, что порезы не настолько глубокие, и назначил просто плотные повязки.
Mi’amá скрещивает руки на груди, наблюдая, как медсестра регулирует больничную кровать, чтобы приподнять мне спину и голову.
– Ты напугал меня до полусмерти, Луис. Кто тебя надоумил лезть на скалу без снаряжения и страховки?
– Никто.
– Это было глупо, – констатирует она очевидное, внимательно наблюдая за тем, как мне бинтуют руку.
– Знаю.
Я поднимаю глаза на Алекса. Он прислонился к окну и тоже не сводит с меня взгляда. Покачивает головой, видимо, удивляясь, как ему не повезло с обоими младшими братьями, которые вечно совершают необдуманные поступки и во что-то вляпываются. Papá[8] умер еще до моего рождения, так что Алекс с шести лет был старшим мужчиной в нашей непутевой семейке. Сейчас ему двадцать два.
Следует, правда, отдать Алексу должное: он неизменно старался оберегать младших от проблем. Хотя Карлос, средний из нас, с самого начала был безнадежен. Mi’amá говорила, он и родился, брыкаясь и вопя, и не останавливался до тех пор, пока не стал подростком.
Безумная, сумасшедшая.
Моя мать (сокр.).
Отец.