Еврейское щастье. Сергей Колчин
чуть в штаны не наложил с испугу. Высовывается из-за спины Якова Моисеевича вот такенная рожа с пастью саблезубого тигра. Алабайка. Центнер агрессивного мяса. Одно утешает, что глаза вроде добрые и хвостиком повиливает.
– Не шевелись, Соломончик. Я тебя умоляю! В ближайшую минуту судьба твоя решится, – остерегает меня Яков Моисеевич и сторонится, собачку вперед пропуская.
А я и так, без слов его страхонаводящих, не дышу давно. Только мурашки на спине и икота.
Подходит тварь ко мне, обошла по часовой стрелке, обнюхала и лапу подала. «Гав, гав», – сказала. Видно, поздоровалась так. «Наше вам с кисточкой, – отвечаю. – Весьма радс».
– Теперь суй ей колбасу, – командует Шнипперсон.
Я, как сказал поэт, достаю угощение из широких штанин дубликатом бесценного груза, глаза зажмурил и сую в пасть четвероногого друга четверть батона любительской за триста восемьдесят. Арафатка нежно приняла продукт высшего сорта, с благодарностью. Ладонь лизнула и поверх нее зубами лязгнула. «Не дрейфь, мол, Соломоша. Не трону покуда», – намекнула она мне этим лязгом.
Когда ей Шнипперсон намордник надевал, она усердно головой вертела и слюну пускала. Но далась, куда деваться? В лендровер мой Арафатка уже сама запрыгнула.
«Поехалииии!» – возликовал я и вдавил педаль. На российско-украинской границе мы встали через шесть часов. Я впопыхах даже полуденный намаз пропустил, чего в обычной обстановке ни себе никогда не дозволяю, ни домочадцам своим, ни приживалкам. Надеюсь очень, что простится мне, и есть на то две причины, что сбудутся мои надежды. Первая – путешествующим дозволено на потом откладывать. Вторая – коврик в шерсти весь налипшей, Арафатка на нем чесаться приспособилась, а какой может быть намаз на грязном коврике – сплошное богохульство и ваххабизм в худших его проявлениях.
Едва проехал пограничный знак, немедленно подташнивать меня начало. Я давно приметил, что как только приближаюсь к черте оседлости ближе пятидесяти метров, так непременно, то понос, то золотуха, то ногти потеют, спасу нет. И на компасе, что мне дедушка Элимелех подарил на день освобождения Албании, стрелки перекувырнулись и обе в обратном направлении уставились.
Пункт пропуска перегораживал шлагбаум, за которым покуривали пограничники (на местном диалекте – прикордонники), но не они привлекли мое повышенное внимание, а розовощекий верзила-таможенник, который прямо-таки впился в меня с лендровером и оценивающе прищурился.
Я кипу для солидности надеваю, окошко приспустил, гляжу, а таможенник в улыбке расплылся весь и прямиком к моему лендроверу чешет. Подошел, Арафатку увидел, так и вовсе потеплел взглядом, и говорит (на местном диалекте – гуторит) вполне себе политкорректно:
– Тю! Який гарный у вас пес. Шо за порода?
А я не пойму сразу, кого ввиду имеет: то ли меня, то ли Арафатку?
– Привет, земеля, –