Маленькая красная записная книжка. София Лундберг

      Листок бумаги передо мной был пустым. Я устала. Нет слов. Нет радости. Я сидела на матрасе, свернувшись в клубок у стены, под спиной подушка. Комната была зеленой, и от этого цвета мне становилось тошно. Мне хотелось выбраться из этого симметричного узора из листьев и цветов. Цветы были большими и пышными, чуть светлее темно-зеленого фона, вокруг них вились стебли и листья. Я каждый раз вспоминала о проведенных в этой комнате ночах, когда видела похожие обои. О безделье, усталости, вынужденной вежливости между девочками. О болях в теле и скуке в душе.

      Мне хотелось написать Йёсте. Хотелось рассказать ему все, чего он хотел услышать. Но я не могла. Не могла выдавить даже пары хороших слов о городе, который возненавидела. Последние золотистые лучи солнца пробрались через окно, отчего обои стали еще более тошнотворными. Я медленно повернула ручку, чтобы свечение от блестящей стали отразилось на противоположной стене. Тонкая полоска света затанцевала, пока я прокручивала в голове все, что недавно произошло. Я отчаянно пыталась превратить свои впечатления в нечто положительное.

      Заболела голова, и я поправила волосы, чтобы ослабить боль, прядь повисла перед лицом. Тяжелые зубчатые бигуди, на которые мне каждое утро накручивали волосы, оставляли на коже красные отметины, иногда даже маленькие ранки. Парикмахеры могли быть грубыми, они тянули и дергали за волосы, чтобы добиться идеальной прически. Все ради того, чтобы выглядеть как можно более идеально для предстоящей фотосессии или показа. Но и на следующий день, и через день я должна была выглядеть столь же красиво. Я не могла позволить каким-то царапинам на голове или сыпи на коже стать препятствием, испортить впечатление от молодой женщины. Женщины, которой хотят быть все.

      Моя внешность была моим единственным достоянием, и я жертвовала всем ради нее. Садилась на диеты. Надевала тесные корсеты и пояса. По вечерам накладывала маски на лицо, приготовленные из молока и меда. Втирала в ноги лошадиную мазь, чтобы усилить циркуляцию. Никакого счастья, всегда в погоне за красотой.

      Совершенно впустую.

      Я была красивой. Большие глаза без приспущенных век. Цвет моих щек был красивым и ровным, до того как вмешались солнечные лучи и испортили пигментацию. Кожа вокруг шеи идеальна. Но не было никакого средства для того, чтобы я была уверена в своей красоте. Что имеем, не храним, потерявши, плачем.

      Полагаю, я слишком погрузилась в свое несчастье, чтобы писать Йёсте. Окружение, в котором я жила, находилось далеко от того, что Йёста ассоциировал с Парижем. Что написать? Что мне хотелось вернуться домой и я плакала перед сном каждую ночь? Что ненавидела дорожный гул, запахи, людей, язык, шум и суету? Все, что любил Йёста. В Париже он ощущал себя свободным, а меня держали пленницей. Я прижала ручку к листку и написала несколько слов. О погоде. По крайней мере, я смогла описать ее. Упрямое солнце, что день ото дня продолжало светить. Липкую жару на своем лице. Но разве для него это важно? Я разорвала листок и выкинула. Обрывки опустились в корзину к другим письмам, что я так и не отправила.

      Здания