Канцоньере. Франческо Петрарка
ом холме в Риме, став таким образом первым европейским лауреатом в полном смысле слова. Увенчанию лавром способствовали: слава латинствующего эрудита и ритора, известность о замечательной, так и не обнародованной при жизни, пост-вергилианской поэме в латинских гекзаметрах «Африка».
На итальянском языке Петраркой написаны только лишь «Канцоньере» («Собрание песен») и «Триумфы» (связанный цикл из шести небольших поэм). Как именно получилось так, что как раз Канцоньере Петрарки явился той знаковой книгой, которая при самой строгой выборке собраний всех времен и народов – занимает несомненно первое место в широком списке и остается отобранной, сколь бы мы этот список ни ужимали? Фр. Де Санктис пишет: «Он достиг такой тонкости выразительных средств, при которой итальянский язык, стиль, стих, до него находившиеся в стадии непрерывного совершенствования и формирования, обрели устойчивую, окончательную форму, служившую образцом для последующих столетий. Язык итальянской поэзии поныне остается таким, каким его оставил нам Петрарка; никому не удалось превзойти его в искусстве стихосложения и стиля»[1].
Впрочем, сам Петрарка не без иронии обозначил «Канцоньере» как Rerum vulgarium fragmenta, что в переводе с латыни на русский язык можно представить как Осколки на просторечии. Есть два взаимоисключающих взгляда на жанровую принадлежность «Канцоньере»: его считают сборником стихов на случай, или же, напротив, логическим сюжетным построением (романом). Мы придерживаемся второй точки зрения.
И кто герои романа? Это лирические – герой и героиня. Он – Франческо Петрарка, несостоявшийся юрист в молодости, каноник, поэт, наделенный силой таланта и огромным честолюбием. Она – Лаура де Сад, мирянка, которая в апрельский день 1327 года и увлекла Петрарку в «новую жизнь», не менее очаровательную, нежли «вита нова» его предшественника – Данта. Следует, однако, отметить черты новизны по сравнению с Дантом. Дантова Беатриче предстает в «Новой Жизни» – чисто условной, канонической фигуркой – полудевочкой-полусвятой, чтобы затем явиться в Третьей Кантике «Божественной комедии» во всем могуществе своей чарующей небесной славы. Но в то же время Поэт, вершит над своею дамою огорчительную несправедливость, лишая ее женской славы, драгоценного для истории подъема и расцвета этого удивительного дара – дара женственности, который, является подлинным достоянием и маркировкой на земле всякого превозшедшего женского существа; прибегая к словарю Владимира Набокова, мы можем с отчаянием отметить, что куколка из «Новой Жизни» – не успела осушить вполне еще влажных крылышек мотылька, как была посажена на булавку, осчастливив собою гениальную коллекцию прочих летателей, а также гусениц и червяков, столь изобилующих в бессмертном творении Данта. Петрарка поступает ровно противоположным образом. Он ловит момент, когда его бабочка только что покинула кокон, и сразу же начинает с нею работать. Он заставляет свою Беатриче соучаствовать в разработке их совместного проекта по преобразованию, просветлению земного универсума с помощью конструируемого на месте никогда не коптящего светильника – чистой и некорыстной взаимополой любви.
«Канцоньере» (366 фрагментов) состоит из 317 сонетов, 29 канцон, 9 секстин, 7 баллад и 4 мадригалов.
С Петраркой в России познакомились достаточно давно – в конце XVIII века, когда знаменитейший фрагмент Петрарки – 134 – Pace non trovo… Не обретаю мира… – обретет, наконец, весьма верное отображение в стихах Ивана Крылова (1768–1844). На первый взгляд, Иван Крылов неоправданно поступился строгостью формы, удлинив строку и не соблюдая межкатренной рифмовки. Однако, эти «недостатки» с избытком компенсируются наличием особой поэтической ауры: обедненность рифмы как нельзя более соответствовала фонетическому строю тогдашних русских стихов. Сокровищницу русского петраркизма продолжают две державинские версии фрагментов 9 и 35. Их метр тот же, что и у Крылова, но катрены имеют между собой также и рифмовку. Именно эти переводные пиесы наших самых талантливых стихотворцев поспособствовали более чего бы там ни было вовлечению молодой российской словесности в общий ансамбль европейских культурных феноменов. Именно тогда произошла живительная прививка к дереву русской культуры вообще, и поэзии в частности, той поэзии, где отразилась наиболее полно человеческая душа – то есть в любовной лирике.
Что последовало за двумя державинскими свершениями? Назовем имена самых смелых, самых удачливых. Это Иван Козлов (1779–1840) принесший нам в качестве двух незабвенных трофеев фрагменты 159 и 302. Константин Батюшков (1787–1855) – пишет, следуя по стопам Петрарки, небольшую поэму – На смерть Лауры, где в качестве точки отсчета им используется 269 фрагмент «Канцоньере», а также своеобразную параллельную разработку 50-го фрагмента, называя его – Вечер. Засим – Дмитрий Мин в строках шестистопного ямба являет нам весьма точный перевод фрагмента 61. Аполлон Майков (1821–1897) производит замечательный в своем роде стиховой пересказ фрагмента 346. Несколько слов об Александре Пушкине, переводов из Петрарки нам не оставившем, но неоднократно свидетельствовавшем о своем преклонении перед Италийским поэтом. В одном из трех написанных Пушкиным сонетов – Суровый Дант… – читаем – В нем жар любви Петрарка изливал, а потом уже – Игру его