Сервелант. Алексей Владимирович Баев
нежная? Интересно получается! Как же я такой факт проглядел? В каком это таком месте она нежная?
– А ни в каком, – словно прочитала мои мысли Краковская. – Ни в каком! Дешевая она просто. Так мир, братец, устроен. Любая дешевка находит в себе одно какое-нибудь достоинство, липовое, как правило, а потом кичится им всю жизнь. Да только не помогает это.
– Почему?
– Да потому, что долго на одном китче не продержишься, все равно дерьмо рано или поздно наружу вылезет. У нее, между прочим, срок хранения – три дня, за которые вся ее хваленая нежность превратится в несусветную вонизьму. Никакими отдушками не замаскируешь. Три дня, сечешь?
– А что, мало?
– Не то слово! Я, для сравнения, уже второй месяц здесь лежу и только пару дней назад тухнуть начала. А эту сегодня-завтра не съешь, можно смело на помойку тащить – даже вороны клевать не станут.
– А я?
– А что, ты? – вроде, как с завистью проговорила, – тебе-то что будет? Засохнешь, в худшем случае. Ты ж копченый. Но не бойся, тебе испортиться не грозит. Вообще странно, что на витрине оказался. Обычно, таких как ты из кабинета заведующей черным ходом выносят.
Ничего себе, думаю, возраст! Уже целый месяц на витрине лежит. Я про такую долгую, почти человеческую, жизнь еще ни разу не слыхивал. Вот откуда мудрости-то столько. Да, интеллект – он может и врожденным бывает, как у меня, например, а жизненный-то опыт только со временем приходит.
– И ничего странного, – Докторская проснулась и сразу встряла в нашу беседу, беспардонщина. – ОБХСС в гастрономе работает. Я слышала от продавщицы, что этому ОБХСС’у план к какому-то юбилею какого-то Ильича перевыполнить надобно. За магазины взялись, метут всех подряд. Ты, подруга, не знаешь, кто такой этот ОБХСС и что за Ильич такой, у которого юбилей, и как это – метут?
Тут уж я встрял, гордым и осведомленным первоисточником решил выступить, показать информированность в глобальных вопросах:
– О, Ильич – это великий человеческий старец, которому сто лет на днях исполнится. Меня тоже к его юбилею сделали. Так на комбинате люди говорили. Обэхаэс – это мужик в сером костюме, мы с ним в кабинете Ольги Павловны виделись, а вот про «метут» ничего не знаю – врать не буду.
– Вот тебе и ответ. Довольна? – мадам Краковская презрительно адресовала реплику «подруге». – Устала я, вздремну часок. А вы потише тут, молодежь, если можно.
Впрочем, заснули обе, и я оказался в относительной тишине. Лежал я, Леша, в шикарной прохладной витрине красивейшего гастронома славного нашего города Ленинграда и мучился вопросом о своей исключительности. Ведь чувствовал еще на комбинате, что не такой я, как все окружающие, что судьба моя не будет похожа на судьбу братьев моих колбасных и, тем более, сестер. Но даже если человеком стану, все равно многого не пойму или не приму. Казалось так раньше, понимаешь? А теперь во мнении своем лишь утвердился. И чем дольше я лежал и рассуждал, чем больше я вглядывался в снующие человеческие фигурки за стеклом, тем сильнее опять погружался в меланхолию. Жизнь – штука, безусловно, хорошая, но не