Эхо. Юрий Сбитнев
хлопал по плечу: «Ничего, ещё поживем, батя…» И всегда в глазах отца, голубых от природы, а к старости ставших голубее голубых, возникали вдруг крупные слезинки. И он, смущаясь, что-то ворчал под моей здоровой рукой. Я гладил его, когда не было уже глаз, прикрыли их холодные веки…
– Белка запас себе высоко делает. С осени гриб, ягоду высоко сушит. Во куда повесит, – Ганалчи на уровне груди поставил растопыренную ладонь. – Значит, сугроб высоко ляжет. Ходил, глядел – шибко высоко припас. Белка знает. А когда снегу-то пойти? Как раз и пойдёт. Пора. Слышишь, кричит в тайге? К ветру. А ветра без снега нету…
Как я ни прислушивался, ничего в тайге не услышал. Только потрескивали, взвизгивали и кричали дрова в печи.
Но снега пришли, как и сказал старик.
Долго не мог заснуть. А Ганалчи заснул сразу же, и не слышно стало его, даже дыхания не слышно. Живой ли? Живой. Но спит тихо-тихо…
Я вышел из зимовья. Всё ещё была ночь. Мороз усилился. Чистота до самых звёзд. Кассиопея по-прежнему светится ярко. Затихли, растаяли помороки. Медведица определена до каждой звёздочки. Медленно и валко идёт себе в вечность.
А я иду по снегам, и от моих мягких шагов (обут в лёгкие меховые унтайки) рождается эхо в тайге. И дробится и колется. Хрустнула ветка под шагом – вскрикнула на всё мироздание, и даже Медведица вздрогнула.
Вот это и есть тишина…
Глава IV
– Природа не терпит пустоты, – сказал Кеша и выволок из воды здоровенного хариуса.
Мы сидим подле талиц на самой середине речки Вювю. Опускаем лески, их подхватывает быстрое течение, несёт вдоль ледяной кромки, чуточку потянешь на себя – на крючке рыбина. Второй пилот сидит поодаль над лункой, которую только-только соорудил, но и у него пошла рыбалка.
– Так вот, – продолжает Кеша, – как только пошатнулось у нас оленеводство, поуменили домашние стада, тут же на их место пришли дикие.
– Почему пошатнулось? – спрашиваю.
– Не туда идём, – то ли шутит, то ли серьёзно отвечает. – Дедушка мой говорил: иди всегда не туда, куда хочется, а куда надо. Мы идём, куда начальству хочется. И нас к этому приучили. Шибко хочется идти к коммунизму. Вот и получается – не куда надо, а куда хочется… – Я такого не ожидал услышать от Кеши, он человек далёкий от всяких политик. Засмеялся. – Ишь ты, и меня не туда потянуло. Спрашиваешь, почему оленеводство пошатнулось? Причин много. А главное, нет оленеводов. Старики поумирали. Молодые… Сам видел… Им не за стадом хочется идти, а прямиком, в коммунизм… Причин много… А вот оленьих хозяйств в тайге мало. Разбежались домашние олешки. Но природа не терпит пустоты. В наших краях теперь бродят три диких стада. Одно своё – местное. И два мигрируют из тундр. Вот мы на них и выходим.
Когда-то Ганалчи рассказывал мне, что пуще всякого зверя, пуще волков и пуще болезней боялись эвенки-оленеводы диких оленьих стад. Каждый оленевод хорошо знал пути их миграций, угоняя подальше домашних. Но случилось, что человек что-то недоучитывал или что-то необъяснимое