Эхо. Юрий Сбитнев
с Почогиром познакомлю! Вот мудрец! Вот охотник! Вот человечище! А ты – шама-ан! – И познакомил… с Ганалчи.
Как далеко унесли меня мысли, и как по-прежнему безлюдно вокруг!
Стараясь не нарушить осязаемой сферы присутствующих тут, встаю с постели, натягиваю унты, куртку (спал одетым и в меховых чулках), хочу на волю.
Сделать это непросто: за обычным пологом – деревянная дверца, разобравшись, открываю её, откинув влево. Жарче, чем огонь, ожёг лицо и руки мороз. Но за дверцей снова преграда, что-то вроде галерейки из колотых плах, по бокам обставленных деревцами, старыми пнями и рублеными плашками. Выползаю из этого тесного длинного пространства.
Мороз слабее вчерашнего, и можно вроде бы вжиться. Кипит и позвенивает воздух, всё вокруг размыто, окутано то ли дымом из нашего очага, то ли туманом.
Пробую идти едва заметным следом. Нымгандяк стоит на крошечной плешинке среди скалистых останцев, окружённый непроходимыми зарослями мелкой лиственки. Продираюсь сквозь эти заросли, а впереди густые еловые замети, грудно стоит чёрная тайга. Сюда не подъехать на оленях, да и пробраться сюда трудно. Путаюсь в молодых лиственках, в ползучей берёзке, а впереди, перед ельниками, бадараны – кедровый стланик, некогда спалённый пожаром.
Вроде бы и свыкся с морозом. Но это кажется. Стужа – как удар, неожиданный и вовсе вроде бы безболевой, его и не ощущаешь. Но вдруг почувствовал, что оглушён, не хватает воздуха, давит на виски, и в ушах звень и какая-то ватная глухота.
Оборачиваюсь лицом к чуму и замираю, поражённый.
Там, на взлобочке, на каменной плешинке, средь густого малолесья стоит направленная в небо ракета. Струится вокруг предстартовый дымок, вот-вот и умчится, сокрушив громом и огненной вспышкой тайгу, устилая деревья… Что за наваждение?!
Вижу рядом Ганалчи. Лицо закуржавлено, парка в снежной кухте. Спешу к нему, спрашиваю, задыхаясь от мороза:
– Нымгандяк?
– Да. Пойдём, парень, хирбу хлебать.
Сидим у костра завтракаем.
– Ганалчи, разве можно было идти сюда? Нымгандяк – всегда тайна. Так?
Ганалчи пьёт чай крохотными, экономными глоточками.
– Так. Нельзя… – отвечает.
– Но мы тут?
– Мороз, – вздыхает. – Куда деться? Замерзать нельзя. Нымгандяк уже нету… Улетел. Туда. – Ганалчи поднимает палец, указывая на хонар, где уже светятся звезды.
Это «улетел» с тем, что привиделось там, на воле, смущает душу. «Не надо об этом, не надо», – говорю себе.
Всё, что происходит сейчас, происходит от ледяной стужи, изменившей не только окружающий мир, но и всю суть мою. Всесильная ракета среди тайги, – мой сон наяву. Но почему сказал Ганалчи, нымгандяк улетел? Разве не сидим мы в чуме? Разве не горит очаг, разве не ели мы вкусную хирбу, согретую на углях колобу, разве не пьём густой горячий чай?.. Зачем сказал старик, что нымгандяк улетел?..
Мы долго молчим. Я, достаю из кармана полушубка дорожный дневник и начинаю писать. Ганалчи смотрит с интересом и вниманием, неторопливо