Ермак. Том II. Евгений Александрович Федоров
дорог-мил мне Алга. Нет больсе Алги. Горе мне. Проклянут меня родичи, что навел в пауль чужих. Нет, не надо так. Пусти, пусть живут. Ой, пусти их…
– Погляжу на тебя, овечка божья ты – Хантазей! Доброй души человек, но знай – в воинском деле есть честь и закон. Недруга бей, насильника вгоняй в землю. Волку и волчья встреча. Пожалеешь змею – распалится пуще, затаит злобу.
– Бачка, не губи их! – умолял Хантазей. – Мне больно Мулдыска делал, не холосо Прокоп делал. Я простил их…
– Мы не отара, а войско! – отмахнулся от него Ермак и выкрикнул: – На смерть осуждаем, браты?
– На смерть! Вести их на реку! – неумолимо отозвались казаки. – Бери!..
Прокопа и дружков повели к омуту, к черной проруби.
– Ай-яй-яй! – заголосил Прокоп. – Ух, да что же это? Ай, ратуйте! – закричал он.
– Браты, пожалейте, – взмолился Яшка Козел и опустился в сугроб. – Не пойду, тут кончайте!
Его подняли и поволокли два дюжих повольника, Охменя нес четыре мешка. Провинившиеся донцы шли молча, глаза их были налиты страшной скорбью.
Вот и речной простор. Вертит водоворот в темной полынье. Донцы встали лицом к востоку, помолились:
– Ну, коли так, прощайте…
Прокоп и Яшка бились головами, выли и судорожно цеплялись. Связанных, их силой усадили в кули.
В последнюю минуту взмолились и донцы:
– Пощади, батька, отслужим вины!
Ермак отвернулся:
– Кидай! В самую глубь кидай!
«Не вернуть прошлого! Помиловал бы, вернул бы к жизни…
Но нельзя – дело велит!»
Ермак закрыл глаза, чтобы люди не видели его слезы.
Глава вторая
1
Над рекой засеребрился весенний воздух. Весело зашумела тайга. С глухим шорохом садился жухлый наст. Солнце все выше поднималось над кедрачом. С крыши застучала капель, вызывая на сердце томление. Отзвенели хрусталем сосульки, подрезанные лучами весеннего солнца. На березке маленькая синичка завела свою бодрую весеннюю песенку. Разошлись серые тучи, и заголубело небо. Зачернели проталины, в избу на сапогах принесли первую грязь.
Ермак повеселел и встречал казаков шутливо:
– Сказывали, в Сибири зима тринадцать месяцев, да не выдержала, сдала. Эх, пора!
Пока скованная морозами река дремала, казаки поставили малые струги на полозья, нагрузили их пушками, зельем, всяким запасом и по насту двинулись к Жаровле-речке. Многие грузы клали на слеги и волочили.
Впереди шел Хантазей. Он пел, а глаза были полны грусти.
Белокрылая
летает зима.
Скоро зашумит река.
Эй-ла!
Звонкие мартовские дали отзывались голосистым эхом. На севере синела гора Благодать. По сторонам шли увалы, с них шумели вешние воды. Ночью в черном небе пламенели яркие звезды, пощипывал мороз. Грелись у костров. Вдоль волока продувал холодный ветер, но из тайги шли неясные волнующие шумы. Всем своим чутьем казаки ощущали великое пробуждение в природе: в темной