Дрейф. Галина Щекина
не видела. Про себя она назвала его девушку Некармен и не осмелилась откликаться на текст. Да и вообще, девушка ее как-то не волновала. Вполне возможно, он ее придумал, чтоб казаться роковым. Ее женский опыт говорил, что особо больные на данный момент люди свой недуг замалчивают, а если говорят – значит, не смертельно.
А потом где-то через месяц не его стене появилась невыдуманное.
«Но была ли это любовь? Ощущение, что он хочет умереть возле нее было явно преувеличенным: он тогда виделся с ней лишь второй раз в жизни! Уж не истерия ли это человека, осознавшего свою неспособность к любви и потому разыгравшего перед самим собой это чувство? К тому же его подсознание оказалось столь малодушным, что избрало для своей комедии всего-навсего жалкую официантку из захолустного городка, не имевшую почти никакого шанса войти в его жизнь! Теперь он стоял у окна и воскрешал в памяти ту минуту. Что это могло быть еще, как не любовь, которая вот так пришла к нему заявить о себе?» Вилма оставила отметку эмпатии.
«Да, это она».
Тогда ли они стали переписываться? Тогда ли они удивили друг друга тем, что обоим близок Милан Кундера? И та запись на стене была цитатой из Кундеры.
«Ты что читаешь? – «Невыносимую легкость бытия». – «Любимое», – отозвалась Вилма.… – «Но тот мир нельзя проецировать на наш. Ни в коем случае, слышите?» – «А я осмеливаюсь, Дагмар». —
– «Если только ради полета фантазии и для гармонии в душе». – «Вот именно, Дагмар. -«А что делать, если я живу в другую эпоху?» – «Значит, экстраполировать! Может, этот роман поможет видеть в людях хорошее, Дагмар». – «Далось вам это хорошее… Во мне полно черноты…»
Конечно, он сгущал краски. Такой молодой, высокий. Летящий легкий облик, светлые волосы, тонкие черты лица. Кто он, этот европейский мальчик, он приезжий? Ах, и зРиги.
А может, гораздо позже, когда он надолго пропал из сети и не повалялся в «Ноктюрне». Этот культурный центр хоть и большой, но все ходят через холл, там не пройти незаметно.
Вилма мерзла так, что ее не спасали шубы и шарфы. Она писала длинную статью мемуарного характера. Подолу сидела ночью, пересматрматривала старые записи. Лампа освещала ее содной стороны, а с ругой по-прежнему было окно, от которого дуло. Она очень уставала, и сны ей снились длинные, запутанные, и во сне не отдыхала она. Под главами почернело, складки у губ стали резе. Годы давали о себе знать, седина проступала в русых волосах.
Она описала свой сон и поставила на стену Фейсбука маленький фрагмент. Ну, там, где во сне приходила мать. Чувство горечи запоздалое… И ссылку на текст. Назавтра глянула – под ее ссылкой появилась его ссылка. Как быстро-то! Значит, заглядывает тоже.
Общим был не сюжет, а странная атмосфера вины. Вилма писала все это машинально, занятая мыслями о незаконченной работе. Дышала на зябнущие пальцы. А Дагмар тоже писал машинально, занятый мыслями не о работе, может, о Некармен. Они, как зыбкие ночные