Фомо. Дмитрий Павлюк
мной оказался густой лес, две полосы асфальта, желтая сплошная линия и стеклянная бутылка. Я осмотрелся и пнул бутылку. Она, перекручиваясь в воздухе, взлетела, разорвала сплетение зеленых листьев и исчезла в густом лесу. Я не услышал как она упала. Зато услышал что-то вроде: Уф! Надеюсь, это была не белка.
Кто-то похлопал меня по плечу. Оглянувшись, я увидел парня без подбородка, и он круто меня развернул. Теперь я был в зале суда, смотрел снизу вверх на судью, его грозное лицо и второй подбородок тряслись от злости, а молоток взмыл вверх и рухнул на стол, разразив весь зал громовым раскатом.
– Виновен! – закричал судья, и весь зал подхватил его воплям и скандировал: Виновен! – снова и снова. Ко мне подбежала пара громил в синей форме и, подхватив меня под мышки, расталкивая толпу, просто вынесли меня за двери, сопроводили к машине и втолкали в нее. Мы долго ехали, прежде чем мотор заглох. Дверь снова распахнулись и меня снова куда-то потащили.
Коридоры, казалось, вели по кругу, и меня тащили по ним снова и снова. Обшарпанные стены, отполированные ботинками со стучащими каблучками полы, низкие потолки вертелись вокруг меня, до тошноты однообразно и быстро. Наконец, остановились, мне выдали форму и заставили тут же ее напялить: серые штаны, серая кофта, тяжелые ботинки.
Меня затолкали в камеру и закрыли дверь. Семь тонких вертикальных полоски света медленно ползли по стене, пока солнце не село – на смену ему пришла луна. Я пытался кричать, взывать о помощи, вопрошая вселенную: почему?
Мне сказали, что сидеть так я буду еще очень долго.
VI
Нет. Вот уже, наверное, несколько недель я говорю лишь это слово – нет. Нет, я не знал его. Нет. я никогда его не видел. Нет, я не бывал в парке на такой-то улице. Нет, я не желал ему смерти и нет, черт возьми, я тем более не убивал его. Нет, я не испытываю удовольствия, наблюдая, как кто-то страдает. Нет, я не люблю пиццу с ананасами. Нет, я никого никогда ни за что не убивал.
Каждый день меня вызывали в кабинет начальника полиции и тот задавал мне одни и те же вопросы, уговаривал меня признаться, уверял, что наказание будет не таким суровым, если я все расскажу. Когда он понимал, что все впустую, он бил кулаком по столу, кричал, что я вечно буду гнить в одиночной камере, что я никогда не увижу никого, кроме крыс и бетонных стен и многое другое, но я отвечал лишь – нет.
Нет. Так просто сказать это слово. Нет! А сколько интонаций может оно приобрести! Нет – как отказ, или нет – как утверждение. Нет – безоговорочное, и нет – уступчивое. Нет – как нет, и нет – как да. Нет!
Моя камера была так мала, что я исписал ее всю всего за пару дней. Теперь она была похожа на храм, где поклоняются и почитают за Бога слово «Нет». Часы напролет я мог убить, просто смотря на это слово. Я влюбился в него. Я писал его повсюду и долго смотрел на него, любовался им, думал о нем или не думал ни о чем – нет.
Дни в одиночной камере сводили меня с ума. Мне казалось, что я прожил целую жизнь, а проходила всего пара минут. Ничего не менялось, все оставалось на своих местах, а мне жутко не хватало изменений.