Парусник № 25 и другие рассказы. Джек Вэнс
Ее профиль изгибался простой, ровной и отчетливой кривой, вызывавшей ощущение завершенности. Тонкостенная чаша, однако, не казалась хрупкой. В целом она производила впечатление звонкой сводчатой солидности.
Мастерству изготовления основы не уступала красота глазури: великолепной, прозрачно-желтой муравы, светящейся, как заря жаркого летнего вечера. Глазурь эта словно впитала сущность ноготков и водянисто-волнистого шафрана: желтая, как прозрачное золото, как желтое стекло, создающее в себе и отражающее завесы света, как желтый брильянт – но мягкий, терпкий, как лимон, сладостный, как конфитюр из айвы, умиротворяющий, как теплый солнечный свет.
На всем протяжении интервью в кабинете Фомма, начальника отдела кадров департамента межпланетных дел, Кесельский исподтишка поглядывал на чашу. Теперь, когда интервью подошло к концу, он не мог не наклониться, чтобы рассмотреть чашу поближе, и с очевидной искренностью заметил: «Это самый чудесный образец из всех, какие я когда-либо видел!»
Фомм, человек средних лет с жесткими серыми усами и проницательным, но снисходительным взглядом, откинулся на спинку кресла: «Это сувенир. То есть, эту чашу вполне можно назвать своего рода сувениром. Мне ее подарили много лет тому назад, когда я был примерно в вашем возрасте». Он взглянул на настольные часы: «Пора обедать».
Кесельский поднял глаза и торопливо потянулся за портфелем: «Прошу прощения, мне не пришло в голову…»
Фомм приподнял руку: «Не спешите. Я хотел бы, чтобы вы со мной отобедали».
Кесельский стал было смущенно отказываться, но Фомм настаивал: «Присаживайтесь, не беспокойтесь». На экране появилось меню: «А теперь выберите то, что вам по вкусу».
Не дожидаясь дальнейших приглашений, Кесельский сделал выбор, и Фомм произнес несколько слов в микрофон. Открылась панель в стене, выдвинулся столик с уже приготовленным обедом.
Даже во время еды Кесельский не мог оторвать глаз от чаши. Когда настало время для кофе, Фомм наклонился над столом и передал ему чашу. Кесельский взвесил ее в руках, погладил ободок и стенки, заглянул глубоко в глазурь.
«На всей Земле не видел ничего подобного! Где вы нашли такую чудесную вещь?» Кесельский прищурился, глядя на донышко чаши и пытаясь разобрать выцарапанные в глине символы.
«Эта чаша не с Земли, – сказал Фомм. – Она с планеты Фирск». Усевшись поудобнее, он прибавил: «С ней связана любопытная история». Фомм замолчал, ожидая дальнейших вопросов.
Кесельский поспешно заявил, что ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем выслушать рассказ Фомма – о чем бы тот ни пожелал рассказывать. Фомм бледно улыбнулся. В конце концов, Кесельский впервые устраивался на работу.
«Как я уже упомянул, мне тогда было примерно столько же лет, сколько вам, – начал Фомм. – Может быть, я был на пару лет старше, но к тому времени я уже провел девятнадцать месяцев на Каналии. Когда меня перевели на Фирск, я обрадовался, конечно, потому что Каналия, как вам, может быть, известно – унылая планета, покрытая льдами и кишащая морозными