Труды по россиеведению. Выпуск 2. Коллектив авторов
несколько характерных черт, которые и дают мне основание говорить о странности этих отношений.
Первое. Каждая крупная историческая эпоха в России начинается с полного разрыва с прошлым. «Петербургский период» русской истории решительно рвет с «московским». Коммунистический – с «петербургским». Посткоммунистический (нынешний), во всяком случае внешне, – с коммунистическим. Каждая крупная историческая эпоха полностью отказывается от ей предшествующей. Иными словами, разрыв преемственности есть важнейшая русская традиция. Причем, каждая последующая эпоха строит себя как принципиальную противоположность прошлому.
Второе. Все эпохи стремятся к монопольному владению прошлым. То есть русская власть, которая когда-то была метафорически квалифицирована как Моносубъект русской истории, заявляет претензию на моноинтерпретацию этой самой истории. Так происходит всегда. И сегодня тоже.
Третье. Как реакция на монопольное обладание историей, на ее монопольную трактовку обязательно рождается альтернативное видение прошлого. Где знаки – плюс и минус – расставляются с точностью до наоборот. Пример: в 40-е годы XIX в. в России появилось новое политико-идеологическое течение – славянофилы. До них в обществе господствовали следующие убеждения: Московское царство, т.е. допетровская Русь, было отсталым, косным; его существование завело страну в тупик. Но явился гений – Петр Великий – и вывел страну из мрака к свету, к европейскому просвещению. У славянофилов, напротив, допетровская Русь была царством добра и света, органическим выражением специфического русского духа, а Петр I полагался злодеем, совлекшим ее с верного пути.
То же самое – типологически – произошло и в послесталинский период советской истории. Когда историки-диссиденты «прочли» советскую историю как преступную и неудачную. В качестве образца одни из них предлагали дореволюционную Россию, другие – современный Запад.
Конечно, наиболее острой и сложной проблемой современного русского исторического сознания является отношение к советскому прошлому. Дело в том, что нынешняя Россия есть продукт, результат, во многом продолжение советской России. Мы живем в советских городах (т.е. построенных при Советах), ментально и психологически мы очень советские, нами правят типичные homo soveticus. И вместе с тем наш мир уже другой. Какой? Точно не определю. Но точно – постсоветский. И совершенно определенно существуют социальные необходимости, требующие от нас преодоления советизма…
Что касается обещанных «определенных историософских предположений», то они связаны с тем, что у каждого поколения, у каждой эпохи существует потребность в историческом самоопределении, собственном ви́дении прошлого. Поэтому каждый раз решенные (казалось бы) вопросы ставятся под сомнение, под пересмотр. Но бывают времена, когда историософская потребность ощущается особенно остро. Сегодня как раз такое время. Во всяком случае, в нашей стране,