Ярослав Мудрый. Валерий Александрович Замыслов
сам подставил оперенные бородки стрел; и потом только гнули лук и натягивали тетиву».
С той и другой стороны было отчетливо слышно ржание коней, кои всегда заранее предчувствовали злую сечу, и многие из коих останутся лежать на поле брани.
А затем вдруг послышался несмолкаемый скрип и скрежет колес. То сотни крытых телег из обоза, наполненные бурдюками и съестными припасами, под громкие, гортанные возгласы погонщиков, подъезжали к войску.
Обычно кочевники, готовясь к битве, надежно огораживали свой стан высокими телегами (в добрую избу), а затем начинали пускать стрелы в неприятеля. Взять такой укрепленный лагерь было нелегко, но на сей раз печенеги отказались от своей надежной обороны. Видимо, они уповали, что сомнут своей конницей русские дружины.
Первым не выдержал хан степняков. Его огромная, в ширину сажени, войлочная кибитка, с такими же огромными деревянными колесами, отделилась от войска и медленно двинулась к берегу.
Впереди ехали семеро печенегов с поднятыми копьями, на коих развевались на сухом, упругом ветру небольшие белые лоскуты, означавшие, что хан едет для переговоров.
Князь Владимир, приказав войску стоять, в окружении сыновей, выехал хану навстречу.
Кибитка остановилась у самого брода. Из нее сошел хан в долгополом, нарядном халате, опоясанном зеленым кушаком, к коему была подвешена кривая сабля в сверкающих драгоценными каменьями ножнах.
Князь Владимир отчетливо разглядел смуглое, плосконосое лицо, узкий рот с выпяченными губами и две пряди волос, выбившиеся из-под железной шапки; глаза властителя печенежской орды были настолько узки, что напоминали щелочки. Но эти глаза, как хорошо ведал Владимир Святославич, видят так далеко, что недоступно глазам любого русского человека.
Хан, в мягких желтых сапогах и малиновых штанах, ступил три шага к самому броду, и застыл истуканом.
Князь Владимир и сыновья сошли с коней. Таков обычай. Коль враг высадился для переговоров с лошади или идет пешком из кибитки, ответь ему тем же.
Это один князь Святослав позволил себе не подняться даже с кормы челна, когда византийский император Цимисхий оказался перед ним стоя. Но Святослав преднамеренно оскорблял императора, и он один был таким отчаянным до сумасбродства.
Хан взмахнул рукой, и к нему тотчас подбежал толмач-переводчик.
«Что он скажет? – нервно покусывая нижнюю губу, подумал князь Владимир. – Запросит мира? Но того быть не может. Не для того хан Кизяр привел свои бесчисленные орды, дабы заговорить о мире… Предложит Руси платить степнякам дань? Но это слишком самонадеянно. Русь ни с одним народом не делится своей данью… Что ж тогда?».
– Я знаю, коназ Владимир, – наконец заговорил хан, – что твои воины – храбрые воины. Это доказал ваш коназ Святослав. Но и мои верные джигиты не только вашим воинам ни в чем не уступают, но и затмевают их. В скачке, рубке и метании стрелы с коня печенегу нет равных. И ты, коназ, в этом уверишься, если не примешь моё условие.
– Говори,