Бессонница. Евгений Рудашевский
лишь на семинарах, и то урывками.
Мне понравилось, как профессор Джей сказал: «Чем больше слов мы знаем, тем более глубокими становятся наши мысли». Тут не поспоришь. Я и сам в последнее время обо всём бытовом и повседневном думаю только по-английски, но, когда дело доходит до чего-то действительно сложного, я пока неизбежно перехожу на русский. Профессор Джей советовал запоминать новые слова, встречающиеся в книгах, – если и не вывешивать их на бельевых верёвках, как это делал Джек Лондон, то хотя бы расклеивать на стикерах, просто чтобы они каждый день попадались на глаза. Многим студентам идея пришлась по душе.
Я рассказал обо всём этом Эшли. Думал, ей будет приятно, но она почему-то погрустнела. Мы ещё поговорили о занятиях, о столовой, о случае, когда в начале сентября под мостом в кампусе нашли мешок со щенками, а потом вдруг Эшли сказала, что два года назад нарочно прыгнула под машину. Что у неё был сложный перелом ноги. Врачи напророчили ей, что она будет хромать, но она никогда не хромала, да и с костылями ходила только два месяца, а не полгода, как ей обещали. Эшли даже прошлась по веранде, и я не смог сказать, какая именно нога у неё была сломана. Эшли понравилось, с какой искренностью я это признал. А я подумал, что хочу быть рядом с ней. Просто стоять рядом, слушать, как она говорит. Видеть её лицо. И не так уж важно, о чём именно мы разговариваем и что происходит вокруг.
20 сентября
Лучше не признаваться вслух в том, что тебя действительно волнует. Люди начинают считать тебя странным, становятся какими-то неспокойными: им хочется над тобой посмеяться или унизить тебя, будто им вдруг делается страшно, что они тоже станут странными, и они пытаются себя защитить. Не то чтобы меня ранили насмешки, нет, я уже привык, тут другое. А может, и ранят, не знаю. Но в любом случае мне жалко этих людей. То, как они пугаются, то, как начинают защищаться… Я ведь стараюсь сдерживаться, а тут на американской литературе не сдержался, сказал, как думаю, и даже не сомневался в том, что поступаю правильно. Это на меня Эшли повлияла. С ней можно говорить всякое и не бояться, что она не так поймёт, вот я и подумал, что с её дедушкой можно говорить так же свободно.
Мы обсуждали «Великого Гэтсби», и профессор Джей сказал, что весь текст очень музыкальный, что это настоящий джаз со всеми его синкопами, только переведённый с языка нот на язык букв, а я заявил, что тут всё наоборот, что на самом деле музыка – тоже текст:
– Да и вообще всё вокруг – это текст. И люди, дома, и то, как летят птицы. Даже картины. Это всё текст, который ты читаешь.
– Картины – это картины, – возразила Синди, та самая, что провела детство в Японии. Она всегда подвязывает волосы цветной лентой и, в общем-то, выглядит не очень серьёзно, поэтому я удивился, что она решила со мной спорить. – При чём тут текст?
– При том, – я пожал плечами. – Это тоже набор символов, который мы читаем как прозу. Ну, или