В лабиринтах судьбы. Михаил Александрович Каюрин
ждать сколько угодно. Вертихвостка мне не нужна».
И вдруг ему стало стыдно за себя, за эгоизм, с которым он жил последнее время, за дурацкое испытание верности Катерины. Защемило под сердцем, заныло нестерпимо. То ли необъяснимая тревога, то ли появившаяся внезапно ревность толкали Сергея вперёд всё быстрее и быстрее. Он побежал, а пробежав сотню метров, остановился. Зачем бежать-то? Если одна живёт – успею, зайду на огонёк. Сердце загнанно заходилось в груди, отдаваясь сильными толчками в висках.
«Не одна, не одна», – злорадно стучало сердце. Он постоял, успокоился, потом размеренным шагом направился к своему дому.
Мать уже хлопотала по хозяйству во дворе. Увидев сына, обрадовалась. Вытерла руки наспех о подол, обняла его.
– Батя где?
– А бог его знает. Опять в тайгу подался. Ещё темно было, как ушёл. Ты-то как, сынок? – Ефросинья заглянула в лицо Сергея.
– Николай утверждает, в норме всё. Ему не верить нельзя.
– Слава Богу. Поблагодарил хоть Колю-то?
– Конечно, мам.
– Когда сулится в гости? Не сказывал срок-то?
– Его не понять, мам. Вначале хотел поехать вместе со мной, потом передумал, летом обещался. Но, по-моему, в этом году вообще не приедет. Работа у него такая – хирург. Ты знаешь, какие очереди к нему? Знаешь, сколько людей хотят оперироваться именно у него? Толпы! Належался я, насмотрелся. Только и слышно: Николай Степанович, да Николай Степанович!
– Вот и, слава Богу, вот и хорошо. Стало быть, нужен людям наш Колюшка-то. Он добрый, с детства такой. Пусть сеет добро своё, добром и обернётся.
Ефросинья замолчала, сгребла морщинистой рукой передник, смахнула слезу.
– Пошли в избу, сынок. Завтракать пора.
Трёхлитровый чайник, посвистывая носиком, дожидался на плите. Мать разлила чай в кружки, поставила варенье. Посредине стола в большой эмалированной чашке ещё дышали жаром свежеиспечённые шаньги. Вопрос о Катерине вертелся у Сергея на кончике языка. Выждав некоторое время, он всё-таки не утерпел, спросил:
– Не знаешь, как поживает Катерина Гайворонская? Замуж никто не позвал?
Спросил и замер, ожидая ответа.
– Живё-ёт, – протянула мать и как-то необычно вздохнула. – Одна живёт. Кто ж её прокажённую-то в жёны возьмёт? Разве что из города кто польстится, аль дружки Ромкины подомнут под себя.
– Почему… прокажённая?
– Как почему? Известное дело: отец – Иуда был, она, стало быть, дочь Иуды. По Евангелию-то, сказывают, Иуда Иисуса Христа нашего предал, народ озлобил против себя. Вот и Катерина злобит сельчан. Предаст она мужа своего, если таковой найдётся, рано или поздно предаст. Лучше бы съезжала из посёлка, не терзала бабские души. Вон сколько мужиков с войны не вернулось. Сколько без вести пропало. А может, этот Гайворонский их и порешил. Всё может быть. Никто сейчас не скажет. Катерина – дочь изверга. Живёт, людей сторонится, никак отцовское золото отыскать не может. Отец-то, сказывают люди, много его награбил в войну. В доме оно спрятано. Сбудет Катька своё золото и – поминай, как