Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев
Мокрина рассказывала ему про конец света, то и дело грозя заскорузлым, чёрным от въевшейся земли пальцем, шепелявя и ухая:
– …И выйдя зверь из бездны. И глас его будя, как глас дракона, и дым и смрад от его пойдёть такой, что задохнётся всяк, к нему приблизившийся. И полетит от него во все стороны железна саранча и будя жалить всех до смерти…
– Бабка, не пугай, родненькая! – просил её маленький Степченко, но Мокрина была неумолима.
– Ты матку не слухался, бабке рожи поганые корчил. Было?
– Было. Но я боле не буду!
– То-то! Вот за грехи твои и будя табе. Придя зверь!
– Злая, злая!..
И Степчёнок, уткнувшись в ладони, начинал рыдать.
Бабка, большая и мягкая, как медведица, помедлив, обнимала его широкими руками своими.
– Ну, будя, будя. Поплакал и хватя.
Целовала в золотушную макушку.
– Никому тебя в обиду не дам, ни зверю, ни человеку. Ты ж моя отрада.
Она раскачивалась, гладила его по голове и Степчёнок успокоенный затихал.
…Когда темнота рассеялась, и боец сумел сделать несколько судорожных вдохов, от которых огнём загорелась грудь, он ощутил, что нога его болит так, словно сквозь неё двигается туда-сюда раскалённый прут.
Степченко застонал, приподнялся и, скривившись от боли, как от яблока-дичка, посмотрел на придавленную убитым конём ногу. Она была так неестественно вывернута, что Степченко походил на изломанную детьми куклу.
Упираясь в хребет Орлика здоровой ногой и продолжая стонать, он освободился и попытался встать. Вывернутая нога не держала, он упал.
За то время, пока он лежал без сознания, степь опустела и лишь трупы людей и коней могли подтвердить, что совсем недавно здесь гремел бой, и живые убивали друг друга.
После удара о землю Степченко плохо понимал, откуда он пришёл и в какую сторону ему возвращаться. Степь лежала голая и ровная. Ни дома, ни дерева, ни кустика. Лишь бугорки мёртвых людей и животных ломали монотонность пейзажа.
Кружилась голова. В ушах стоял звон, словно там поселилась комариная стая, горела пожаром грудь, нога болела так, что будь у Степченко под рукой топор, он, не раздумывая, отрубил бы её.
Он сел, и, откинувшись назад, и, сначала тихо, а потом всё громче и громче, заголосил в небо.
Накричавшись, Степченко упал, подтянул колени к груди, замер. Боль устала вместе с человеком и немного утихла. Он обнял покалеченную ногу, словно обиженного ребёнка, закрыл глаза и уже начал проваливаться в блаженную безбольную яму нового беспамятства, когда далёкий лязгающий звук донёсся до его слуха.
Комариный рой внутри черепа продолжал звенеть, но посторонний звук различался довольно явственно.
Степченко показалось, что он похож на мурлыкание огромного железного кота. Было в нём нечто завораживающее и устрашающее одновременно.
Урчание приближалось. Временами сквозь механический шум слышался треск. Очевидно, чудовище двигалось, не разбирая дороги, и то и дело, подминая под себя трупы.
– Это же… танк, – понял Степченко.
Он никогда прежде не