Проклятие безумной царевны. Елена Арсеньева
бросал неровные тени, но мне показалось, что он выглядит усталым и немного постарел. Но по-прежнему он казался мне самым красивым и волнующим мужчиной, которого я только видела в жизни. Мне и хотелось, чтобы он меня заметил, и в то же время я боялась этого. А вдруг он меня узнает? А вдруг он меня не узнает?! Я сама не знала, чего хочу.
Я почти не слышала, о чем идет речь, о чем говорят собравшиеся. Вдруг Вирка ткнула меня в бок:
– Ты шо, спишь? Нашла место! Приготовься! Надо назвать свою политическую платформу.
– Что-что? – испугалась я. – Это что такое?!
– Темнота… – простонала Вирка. – Надо сказать, какие твои партийные предпочтения. Ну, значит, в чьей партии ты состоишь! Большевиков, меньшевиков, эсеров, анархистов…
В памяти моей всплыла давняя сцена: я спрашиваю у Фролки, как фамилия того человека, которого они с Кирюхой называли дядей Сережей, и он отвечает: «Васильев. Он эсер».
– В партии эсеров! – выпалила я. – Моя политическая платформа – эсеры.
– Ну что ж, неплохо! – одобрительно взглянула на меня Вирка. – Даже если ты знаешь только это слово, уже неплохо! А моя политическая платформа – анархизм!
В этот момент как раз все разом умолкли, поэтому голос Вирки прозвучал неожиданно громко.
– Ого! – сказал Инсаров, близоруко щурясь и вглядываясь в нас. – Ну что же, выбор сейчас большой: в вашем городе действуют «Одесская федерация анархистов», «Вольный рабочий союз анархистов-синдикалистов», «Группа анархистов-индивидуалистов», «Южнорусская группа независимых анархистов», «Союз моряков-анархистов», «Группа анархистов завода „Анатра“», «Группа анархистов завода Попова», «Союз кожевенников-анархистов», «Союз по распространению анархической литературы», «Боевая дружина анархистов»… Так какой вид анархизма тебе ближе: анархо-коммунизм, анархо-синдикализм или анархо-индивидуализм?
– Вей из мир![10] – простонала Вирка. – А среди здесь[11] есть хоть кто-то еще, кто знает все эти слова, или ты самодин такой сильно умный?
Все так и грохнули хохотом. Инсаров тоже засмеялся.
– То дерьмо, и это дерьмо, и всё оно дерьмо, – подвел итог широкоплечий и рукастый человек, похожий на портового грузчика. – Курите «Сальве»!
Все опять буйно расхохотались. Улицы Одессы пестрели рекламными плакатами «Сальве» – знаменитых папирос с антиникотиновым мундштуком[12]. Рекламный текст гласил: «Слава уходит, как дым, деньги уходят, как дым, и ничто не вечно, кроме дыма папирос „Сальве“! Курите „Сальве“!»
– Придется тебе подковаться, Вирка, – подождав, пока наступила тишина, сказал Инсаров. – Хромаешь ты в политической терминологии. Надо с тобой отдельную работу провести.
– Надо! – воскликнула она с готовностью. – Давай проводи!
– Почему только с Виркой? – загалдели остальные. – Нужно всех подковать! Мы все хромаем!
– Хорошо, я для всех сделаю доклад о партийных течениях, – согласился Инсаров.
Я поняла, что следующий
На иврите это восклицание соответствует русскому «Боже мой!»; буквально переводится как «Больно мне!».
Среди остальных (одесский жаргон).
Так в описываемое время назывался папиросный фильтр.