Сад Льва. Алексей Поликовский
к Толстому «в целом мире и во всем свете один только искренний друг мой Лев Николаевич». И даже называли его «братец мой Лев Николаевич». Толстой в ответ называл его другом и братом.
Как древний иудейский пророк, Бондарев всю историю начинал с Адама и Евы, с грехопадения, потом переходил к Каину, которого считал праведником… Заново, вникая в Ветхий Завет своим упорным и цепким крестьянским разумением, он исследовал и обдумывал все случившееся в те давние ветхие времена и в конце концов понял: Бог за грех Адама и Евы наказал человечество, повелев ему в поте лица зарабатывать свой хлеб. Это все знают. Но сильные мира сего скрыли от малых и слабых Божий завет: они переложили исполнение завета на них, а себе оставили приятные занятия и праздность. С тех пор это и есть порядок мира: одни добывают в поте лица хлеб и кормят других, которые властвуют ими. На сворованном труде и стоит мир, на воровстве, на сокрытии правды, на лжи.
Год за годом правительство запрещало тексты Толстого. Он сам пишет об этом в одном из письм Бондареву, что вот уже пять лет как запрещают его книги и сжигают их. А чего он не пишет – так это того, что статьи его ходят в списках, люди сами переписывают их и передают друг другу. Сколько таких рукописных Толстых ходило по рукам в России, неизвестно. Но ясно, что тысячи и тысячи копий и списков. Но тут не Бондарев распространял Толстого, а Толстой Бондарева. Его рукописи, полученные по почте из Южной Сибири, Толстой давал читать друзьям, сам читал им вслух, а еще посылал в редакцию журнала «Русское Богатство». Но все двери были наглухо закрыты Победоносцевым, который Россию не только подмораживал, как того хотел Константин Леонтьев, но еще и придушивал. Ни одной статьи, ни одной книги Тимофея Бондарева в печать не прошло.
12
А мысль его проста. С начала веков сколько было сказано слов о любви и необходимости любви, но все слова сказаны впустую, потому что как не было на Земле любви между людьми, так ее и нет. Есть только красивое и сладкое говорение о любви, а любви нет. Бондарев видел тут ошибку: прежде труда заговорили о любви, скрыв заповедь о труде, взяли заповедь о любви. А Бондарев считал, что первая и важнейшая заповедь состоит в том, что человек должен в поте лица своего зарабатывать хлеб, а другие заповеди уже потом. Еще он думал, что труд и любовь, заповедь о труде и заповедь о любви взаимосвязаны: в любви должен быть скрыт труд. Только так любовь что-то значит. Все это он обдумывал на склонах Минусинских гор в своем домике, который зимой заносило снегом. Почта отсюда «в Рассею» шла месяц или больше. И никто ему не помогал, никто его не понимал, никто его не знал, кроме Толстого.
Бондарева изнутри жгло огнем откровения, и он хотел открыть людям великую тайну, которую познал. Но он был пророк в изгнании, пророк, лишенный людей. Толстой помогал ему, но дело всё равно шло туго – лес стоял вечный и недвижный на склонах гор, выбраться