Игра в полнолуние. Светлана Гимт
– потому что за нитку цеплялись языками юноши, желавшие поближе познакомиться с симпатичной пианисткой. Льстиво спрашивали:
– Это у вас для красоты?.. Или для чакр?..
– Да вот думаю – наверное, для ума. Если снять, может, его прибавится? – однажды сказала она и сорвала нитку с запястья.
Не то, чтобы ей не хотелось отношений… Просто магии не случалось. Не возникало ощущения, что внутри поднимается волна и несет навстречу человеку, который кажется близким с первой минуты. Будто были уже знакомы когда-то, но жизнь раскидала; а теперь вот встретились, и не просто так – навсегда. И счастье от этого захлёстывало бы, растворяло в себе. Лера думала, что в любви должно быть именно так.
Поэтому в то время как сокурсницы влюблялись по пять раз на дню, она оставалась одна. Нет, нравились некоторые… Один, саксофонист – за то, что играл божественно. Другой, совсем уж далекий от музыки – за острый ум и чувство юмора. Но почему-то те, к кому у нее возникал интерес, предпочитали других. «Значит, просто не моё», – понимала она, и спокойно жила дальше. Занимала себя учёбой, волонтёрством, иногда выбиралась на концерты и выставки. Не избегала общения с сокурсниками, но всё же больше любила одиночество – просто потому, что с детства была самодостаточной. Тем не менее, с соседками по комнате у неё были отличные отношения. И когда началась болезнь, они сочувствовали, пытались помочь. Кстати, ту самую нитку повязала на Лерино запястье одна из подруг.
Примерно полгода Валерия боролась с коньюктивитом, который то обострялся, то затихал. Ей было трудно выносить яркий свет, поэтому она всё чаще надевала солнечные очки. В глазах постоянно ощущалось что-то колкое, чужеродное, и это раздражало. А стоило выйти на улицу в ветреную погоду, или подольше посидеть перед компьютером, вовсю начинали течь слезы. А потом Лера поняла, что зрение ухудшается. Контуры предметов расплывались, цвета тускнели. Всё труднее было различать ноты, и она нервничала, боялась, что зрение не восстановится. Сессию сдала кое-как: вытянула на своей врождённой способности запоминать даже самые сложные мелодии. Помогла и зачётка, в которой за предыдущие четыре курса стояли одни «отлично». К тому же большинство преподавателей прочили Валерии Краузе большое будущее, поэтому на экзаменах к ней особо не придирались.
– Но, Валерия, вы как-то очень странно относитесь к своему здоровью, – сказала ей старушка Майзель, преподаватель по истории исполнительского искусства, носившая роскошный платиновый шиньон и очки с толстенными стеклами.
– Нина Исаковна, я была у врача, но толку… – вздохнув, посетовала Лера.
– Я устрою вас к своему офтальмологу, деточка, – пообещала Майзель. – Он профессор, доктор наук. Полагаю, не откажется посмотреть и ваши глазки.
– Конечно, я с удовольствием! – обрадовалась Лера. —Вот сессию сдам…
– Э-э, нет! Так дело не пойдет. Не будем тянуть, договорились? – Нина Исаковна погрозила ей острым пальцем. – Вы же не хотите таскать на носу такие же телескопы,