Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность. Виктор Мануйлов
Скажи, в местный театр в чем ходят наши генералы? В форме или в гражданском?
– Кто как, Георгий Константинович. Но в основном в форме.
– В форме, говоришь? Ну, хорошо. Можешь быть свободным… Впрочем, подожди. Скажи водителю, чтобы заехал за мной в восемнадцать-ноль-ноль. На квартиру.
– Так рано? Начало в девятнадцать-тридцать. А тут идти-то всего пять минут.
Жуков нахмурился.
– А улица Нагорная – это где?
– Это почти на окраине. Если пешком, то минут сорок. На машине – десять.
– Тогда в восемнадцать-тридцать.
– Будет исполнено, Георгий Константинович.
Глава 14
Идя из штаба на свою квартиру, Жуков снова купил белые хризантемы. Дома, поужинав, переоделся в парадную форму. Но без орденов, а лишь с колодками и звездами Героя. Долго стоял возле большого зеркала, критически себя разглядывая. Да, староват для любовника: уже за пятьдесят. Правда, седины еще не так много, но морщин хватает. И волос на голове все меньше. Но вот странность, над которой он еще никогда не задумывался: глаза закроешь и видишь себя… ну, не мальчишкой, а лет эдак на двадцать пять-тридцать, не больше. И, надо думать, не у него одного такое же ощущение. Или даже уверенность. Потому, видать, и считается, будто душа вечна и неизменна. Из этого ощущения, скорее всего, и пошло убеждение, что она существует как бы независимо от тела. Враки, конечно, но что-то все-таки есть, что противится старению тела, не хочет стареть вместе с ним…
И вообще, что ты видел? То есть, видел-то ты много чего, но все это на виду, все это служение… А для себя? Для той же души? Почти ничего. Семья где-то, ты почти всегда от нее в стороне. Иногда случайные женщины… А эта… Как легко она согласилась. А с другой стороны, годы уже не те, чтобы кочевряжиться. Наверное, вдова, муж погиб на фронте. Дети… Есть у нее дети? Даже если есть, что с того? Впрочем, все это ерунда! Не о том ты, Егорий. Не о том. А о чем надо? Ни о чем не надо. Все к черту! Сегодня – театр! И Галина Александровна. И точка.
На лавочках у подъезда сидели пожилые женщины, молодые катали коляски по дорожкам, ребятишки играли в палочки-выручалочки.
Галина Александровна ждала возле подъезда. На ней серый плащ, серый же берет, на ногах боты, в руках сумочка. Волосы свободно падают на плечи густой волной. В сером сумраке остывающего дня кажется девочкой.
Жуков выбрался из машины. Женщины уставились на него с испугом.
– Здравствуйте, товарищи, – произнес он.
– Здрасьсте, – разноголосо ответили ему.
– Прошу вас, Галина Александровна.
– Спасибо, Георгий Константинович.
– Да, вот вам цветы, – вспомнил он о букете, небрежно брошенном на сиденье.
Она прижала цветы к груди.
– Какая прелесть! У кого вы такие берете?
– Есть одна знакомая старушка, – улыбнулся в ответ Жуков, помогая ей сесть в машину. И почувствовал себя легко и свободно. Как никогда.
Снаружи театр освещен едва-едва, разве что возле парадной двери несколько лампочек, да четыре фонаря освещают