Мы – другой (сборник). Юлий Гуголев
ж все время думали, что я вам про еду.
Я и жил, во всем вам потакая.
Я ж не про еду. Я ж вам – про беду.
Ай, беда-беда-беда какая!
«…Ну а потом все пойдут на салют…»
…Ну а потом все пойдут на салют,
шеи набычат и бельма зальют,
сходятся стенка со стенкой —
Кутузовский с Верхней Студенкой.
Только салют этот не для меня.
Я рядом с папой трушу, семеня.
– Все, никакого салюта, —
и улыбается люто.
Горе мне, если домой мы идем.
Мама ушла на дежурство в роддом.
Что за семейные драмы
зреют в отсутствие мамы!
Нужно заранее выстроить план:
или за кресло… или в чулан…
не избежать наказанья…
неотвратимы касанья…
А вот подробности лучше замнем.
Скажем лишь только, что папа ремнем
так препояшет мне чресла,
что и не сесть в это кресло.
Это, конечно, плохой вариант.
Я все забыл. Только шкаф да сервант
помнят, что в них отражалось…
сколько оно продолжалось…
Я на него гляжу снизу вверх…
Он на меня косит сверху вниз…
Но нет… мы идем в кинотеатр «Пионер»!
Рассыпается свет… надрывается сквер…
это сразу за домом, где раньше был загс…
то ли плач, то ли смех…
то ли хрип, то ли свист…
Лезет в форточку худенький Оливер Твист.
Позади – бультерьер и Билл Сайкс.
«Может быть, в апреле или в мае…»
Может быть, в апреле или в мае,
не скажу точнее, но когда-то,
помню, в пионеры принимали
у могилы неизвестного солдата.
А потом все, шеями алея,
пионерия, сыны твои и дочери,
мы в награду в недра мавзолея
шли в обход километровой очереди.
Знали, гроб хрустальный там качается,
но покоится навеки сном объята
в том гробу не спящая красавица —
мирового вождь пролетарьята,
дедушка Ильич, кудрявый Вова!
Может, подмигнуть ему? А он нам?
Увидали мы всегда живого,
как он там лежит Тутанхамоном.
Вот, прикинь, привстанет он из гроба,
локтем оперевшись о подушки…
Помню, мне запомнились особо
желтенькие, сморщенные ушки.
Как я после хвастался родителям!
Как мечтою уносился в выси я!
Видел я его! А вы – не видели!
Может, у меня такая миссия!
Может, дед Наум, дед Шая-Шлёма,
дед его, и дед его, и дед его
по субботам ни ногой из дома…
– Ради этого? – А может, ради этого!
– То есть дед Наум, дед Шая-Шлёма
и его дед, и его дед, и его дед
по субботам ни ногой из дома
ради этого? – Ну, как-то так выходит.
Жили-были, убегали, ехали,
верили, что дети… что уж… где же нам…
Я теперь все это вижу в зеркале —
счастье,