Хулиганский роман (в одном очень длинном письме про совсем краткую жизнь). Сергей Николаевич Огольцов
и неповторимый опыт и, умудрённый им, когда в какой-нибудь из последующих «тихих часов» воспитательница вполголоса позволяла мне пойти пописять, я понимал значение простыней перехлестнувшихся над промежутком между парами кроваток, или отчего так старательно жмурится Хромов по соседству с Солнцевой…
Следом за нашей дверью на лестничной площадке шла дверь Морозовых, двух пожилых супругов на всю их трёхкомнатную квартиру; через площадку напротив них была тоже трёхкомнатная, где, кроме семьи Зиминых, в одной из комнат проживали сменявшие друг друга, бессемейные женщины, иногда даже парами из двух женщин-родственниц.
А прямо напротив нас была квартира Савкиных, чей толстый улыбчивый папа носил очки и офицерскую форму.
От двери Морозовых до двери Зиминых шла бездверная стена, но зато с вертикальной железной лестницей на чердак под шиферной крышей, где жильцы развешивали свои стирки, а папа Савкиных, переодевшись в спортивную форму, держал голубей.
От двери Савкиных к нашей тянулась – вдоль края лестничной площадки – деревянная перилина поверх железных прутьев, но, не доходя, сворачивала вниз – сопровождать ступеньки лестницы из двух пролётов до площадки первого этажа, четырьмя ступенями ниже которой к стене прижималась вечно распахнутая дверь тамбура, откуда широкая дверь на пружине открывалась в ширь квартального двора, а противоположная ей, узкая дверь скрывала крутые ступеньки в непроглядную темень подвала…
Опираясь на последующий жизненный опыт, можно предположить, что мы жили в квартире номер пять, но тогда я этого ещё не знал, зато знал, что за нашей дверью, с большим самодельным ящиком для почты, откроется прихожая с узкой дверью кладовки налево, а направо – остеклённый переплёт двери в комнату родителей, где вместо окна была большущая, и тоже наполовину стеклянная, дверь балкона, выходящего в широкий двор квартала.
Длинный коридор вёл из прихожей прямиком на кухню, мимо дверей в ванную и туалет в правой стене, а в левой, рядом с кухней, дверь детской комнаты, где целых два окна: левое смотрит во двор, а в правом – стена и окна соседнего углового дома.
Единственное окно кухни тоже смотрело на стену соседнего здания, а справа от двери, высоко над краном и раковиной, темнело наглухо застеклённое окошко туалета, если, конечно, там не включен свет.
В ванной и в кладовой вообще никаких окон не было, зато имелись электрические лампочки: щёлкнул и – заходи…
Войдя в туалет, я первым делом плевал на окрашенную зелёной краской стену рядом с унитазом, потом садился делать «а-а», наблюдая неспешное сползание плевка, который, по пути вниз, оставлял за собой узкую полоску влаги.
Если запаса слюны не хватало, чтоб он дополз до плинтуса над плитками пола, я приходил на помощь повторным плевком на влажную дорожку – чуть повыше застрявшего паровозика.
Иногда на путешествие уходило от трёх до четырёх плевков, а порой хватало и одного…
Родители очень удивлялись отчего это в туалете стена заплёванная,