Переосмысление заикания. Джон Харрисон
что ему нагрубили два магазинных вора и он пригрозил им расправой. Я бы не хотел оказаться рядом с этим парнем, если от него идет какая-то угроза. Я старался стать незаметным. Я не хотел раздражать его, старался быть хорошим мальчиком. Это заставило меня быть сдержаннее.
В воскресенье я смотрел грустный фильм, о котором я знал, что он печальный, потому что видел его раньше. В моей жизни в последнее время были неприятности, и я попытался найти возможность испытать те ощущения, которые они вызвали. Я смотрел фильм и пользовался этим, чтобы прочувствовать все плохое, что со мной произошло (я расстался со своей подругой). Я плакал и действительно отпустил себя. Испытал боль. Я чувствовал что-то под ложечкой, но оставался с этим. Недавно я обсуждал то, что со мной происходит, с моими родителями. Я сказал им, что я не плакал уже много лет, да и не смеялся по-настоящему тоже.
Недавно у меня был разговор с мамой, и я удивлялся, как совершенно свободно говорил с ней в течение часа, а потом начал сдерживаться. «Почему?» – задавал я вопрос. Я прокрутил разговор назад и обнаружил, что мне не хотелось думать о мастере, который устанавливал полы, – мама вскользь упомянула, что он может спуститься в мою квартиру и начать работу. Об этом было сказано очень кратко. Я знал этого человека и испытывал к нему негативные эмоции, точнее не к нему, а к его сыну. Я старался сдерживать эти чувства, и это привело к тому, что я прозаикался два часа, пока мама не ушла. Я не мог четко осознавать то, о чем говорилось, но уже не был способен расслабиться. Теперь я знаю, что у меня может быть острая реакция на что-то, что я не осознаю отчетливо, и это может сковывать меня в течение нескольких дней, а иногда недель и более.
Однажды поздней весной 1982 года я зашел в фотомагазин на 24-й улице, поблизости от того места, где я обитал в Сан-Франциско, чтобы забрать несколько фото. Служащая, хорошенькая молодая девушка, была у другого конца прилавка и, когда я вошел, двинулась в мою сторону, чтобы обслужить меня.
«Как ваше имя?» – спросила она.
Этот вопрос обычно вгонял меня в панику, поскольку я всегда ступорил на своем имени. Всегда. Но к 1982 году заикание уже не было для меня актуальным. Я уже о нем и не думал. Мне нравилось поговорить с людьми, и я никогда не беспокоился о речи, потому что мои ступоры почти исчезли.
Я начал выговаривать «Харрисон», как вдруг обнаружил, что я в панике и полностью в тисках ступора. Вернулись старые знакомые ощущения. Я мог слышать, как стучит мое сердце. Я остановился, набрал воздуху, позволил себе успокоиться и, пока девушка таращилась на меня, собрался с силами, чтобы сказать «Харрисон».
Я вышел из лавки со своими фотографиями, чувствуя себя вымотанным и совершенно озадаченным. Откуда вообще мог появиться этот ступор? С чего бы я вдруг повел себя по-старому? Заикание было последним, о чем бы я вспомнил, когда входил. Я никогда не думал о нем, поскольку оно больше не появлялось, поэтому я знал, что ступор вызван не страхом заикания. Тогда я стал делать