Война, блокада, я и другие… Мемуары ребенка войны. Людмила Пожедаева
мне, поверят или нет?
Кому отчет давать за детство?
За страх? За голод? За судьбу?
Мне память страшная оставлена в наследство…
И недоверием не вытравить ее…
Безверьем вспять не повернуть, не сбросить…
И пусть досужие ханжи
В меня решатся камень бросить!
Зачем мне лгать самой себе?
Но я хочу, чтоб не забыли,
Что с нашим городом случилось…
Где столько Душ в блокаду загубили!
Недетский крест
Как он тяжел, недетский Крест
И на Голгофу восхожденье…
И кто поможет в горький час?
На долго ль хватит жизни тленья?
В тщедушном теле чуть жива,
Но все же теплится Душа.
За жизнь цепляюсь, как могу,
И перед всеми я в долгу…
И обрету ли я покой?
Так много горя за спиной…
В начале иль в конце пути?
И что еще там впереди?
И донесу ли я свой Крест
До тех благословенных мест,
Где повзрослевшая Душа
По жизни поведет меня?..
Минуй, блокадная Голгофа…
Мой Крест, меня не придави… —
Ведь я еще в начале жизни,
В начале долгого пути…
Тетка
Это еще одна трагическая история моего блокадного детства.
До войны у нас жила старшая из сестер отца. Она училась в техникуме. Потом она переехала жить в общежитие, но часто бывала и у нас. Было ей тогда лет 20–22.
В блокаду она тоже приходила, но не очень часто. Далеко было ходить. Она жила на Васильевском, а мы за Нарвскими воротами. Однажды она пришла, взяла у меня продуктовые карточки и сказала, что пойдет их отоваривать. Я долго ждала возвращения тети, но она так и не вернулась. Бабушка Даниловна горько сокрушалась, и мы решили, что с тетей что-то случилось.
Вряд ли я тогда осознавала всю трагичность случившегося, ведь мама, находясь на казарменном положении, приходила домой редко. Все же через несколько дней тетушка появилась, но без карточек и без продуктов. На этот раз мама была дома. Тетка долго от всего отказывалась. Она говорила маме, что я сама куда-то их подевала или потеряла. Но бабушка Даниловна все видела и все знала и стала ее стыдить. Тогда она призналась, что выменяла карточки на белые фетровые боты. Мама плакала, ругала тетку и все причитала и причитала одно и то же: «Боже, хоть бы ребенка пожалела! Хоть бы о ребенке подумала… Убийца!..» До сих пор помню это мамино отчаяние, как она хваталась за голову и раскачивалась из стороны в сторону. А Даниловна стояла у холодной печки и вздыхала…
После этого тетка у нас больше не появлялась, и мы о ней ничего не знали. До получения карточек бабушка Даниловна и тетя Ксения подкармливали меня и делились, чем могли. Только благодаря им я и дожила до следующих карточек. У тети Ксении были две лайки, и они съели их. Иногда и мне перепадало несколько ложек горячего собачьего бульона. Это было так вкусно! И этого, к сожалению, было так мало! Но и эта малость спасла меня от неминуемой смерти. Разве такое забудешь.
А с теткой мы встретились только в конце апреля – начале мая 1942 г. в Горьком у бабушки, после