Дети жакаранды. Сахар Делиджани
ее охватила тревога. Можно ли верить Сестре. Что, если она лжет и ребенок умер? Что, если это еще один жестокий трюк? Да, она слышала крик младенца – но вдруг он сразу прервался?.. Азар перевела взгляд на акушерку: та улыбнулась и кивнула. Оставалось только верить.
Акушерки взялись за кровать Азар, выкатили ее из палаты и перевезли по коридору в другую палату, где окно было закрыто. Здесь ее отвязали. Лица этих женщин напомнили Азар матерей тех детей, которых она учила в деревнях под Тегераном в первый год революции. Тихие, послушные, стоя рядом со своими ребятишками в бедных одежонках, они покорно принимали все, что говорила Азар. В их глазах читалось восхищение, преклонение, переходящее в благоговейный страх перед городской девушкой, которая так легко открывает и закрывает книги, говорит на чистом литературном фарси, которая – в своих городских нарядах – так неуместно смотрится в деревенской школе с мазаными глинобитными стенами.
При воспоминании о тех днях у Азар заныло сердце. С какой радостью трудилась она на благо родины, как мечтала о новом, более справедливом обществе! С каким счастьем в душе возвращалась вечером на автобусе в Тегеран! Весь город, казалось, испытывал те же чувства – гудел и жужжал, переполненный радостным возбуждением, уверенный, что и настоящее, и будущее несут счастье. Словно на крыльях, летела Азар в тесную квартирку, где ждал Исмаил. Он всегда ее ждал: подходя к дому, она видела свет в окне – и сердце подпрыгивало от радости. «Исмаил дома!» – думала она, с улыбкой взбегая вверх по лестнице. Дома, ждет – и совсем скоро она окажется в его объятиях! Ее приветствовал запах вареного риса, и Исмаил выходил из кухни и крепко-крепко обнимал ее со словами: «Khaste nabaashi azizam!» – «Никогда не уставай, милая!» Потом она заваривала чай, и они сидели вместе у узкого окна, за которым шелестели во тьме деревья; Исмаил рассказывал ей о Карле Марксе, а она читала ему стихи Форуг Фаррохзад.
После революции прошел едва ли год, Азар и Исмаил были полны энтузиазма. Слезы радости выступали у них на глазах, голоса дрожали от восторга, когда они говорили о своей победе – победе народа над шахом, прежде неприкосновенным монархом: эта победа наполняла их надеждой. И все же они чувствовали: что-то пошло не так. Явились вдруг люди с суровыми лицами и гневными обличительными речами: твердили, что страна принадлежит Богу, что Бог требует от народа жить праведно и соблюдать святые законы – и людей этих становилось все больше. «Что происходит?» – спрашивала порой Азар у Исмаила в недоумении и тревоге. Эти суровые люди считали себя единственными законными наследниками революции, единственными неоспоримыми победителями. Преследуя то, что называли «контрреволюционной деятельностью», они громили университеты, закрывали газеты, запрещали политические партии. Их слово стало законом – и всем, кто не принимал новый закон, пришлось уйти в подполье. Как Исмаилу и Азар.
Азар с облегчением вытянула руки и ноги. Ее била дрожь; она никак не могла согреться. Акушерка, что помоложе, вышла из палаты, вернулась с одеялом, укрыла Азар – и та сжалась под одеялом в комок. Женщины вышли, тихо прикрыв за