Суждено выжить. Илья Александрович Земцов
ответил я. По секрету сказал ему, что в два часа ночи будет объявлена тревога. Кошкин посоветовал мне: «Самый подходящий момент для тебя отделаться от должности связного. Опоздай, не подай коня – выгонит». Я с сомнением сказал: «Может посадить на гауптвахту». «Отсидишь! Мало связным отдыхал – еще отдохнешь». «Нет, Степан, умышленно этого сделать не могу».
Через полчаса вся полковая школа узнала, что в два часа ночи будет тревога. После ее объявления меня разбудил дневальный. На конюшне остались только рысак Голубева и чалый. Все лошади по тревоге были на местах в рейсе. Полковую школу я догнал через 5 километров. Голубев строевым шагом шел впереди школы. Когда я вручил ему повод уздечки рысака, он на меня даже не посмотрел. Передал моего чалого новому связному. Мне глухо сказал: «Становись в строй». Я встал на свое место позади Кошкина. Тот улыбнулся: «Правильно, Илья, поступил. Послужил Голубеву верой и правдой, и хватит».
Трое суток мы догоняли отступающего противника. Стреляли по мишеням с изображением немца с фашистской свастикой. Противника мы догнать не могли, он струсил, побежал. Вернулись в лагерь. Снова уютная, обжитая, побелевшая от солнца, ветра и дождя палатка. Командир роты сказал: «Если хочешь быть младшим командиром, тебе надо усиленно заниматься. Ты далеко по программе отстал». «Догоню, товарищ старший лейтенант», – ответил я. «Верю, Котриков, тебе, – уже ласково продолжал старший лейтенант. – Ты грамотный, физически выносливый и сильный. Из тебя получится командир отделения». Старший лейтенант ушел. Кошкин рассказал, от какой программы я отстал: почти все учение заключалось в строевой, огневой подготовке и тактических занятиях. Я поправил Кошкина, вспомнил солдатскую пословицу: «Два года одно и то же, лежа заряжай». «Что верно, то верно», – поддержал Кошкин.
В обеденный перерыв был объявлен отбой, сончас. На передней линейке полковой школы появился полковник Голубев. Плачущую Соню он держал за руку. Казалось, что насильно тащил, но куда? Он крикнул дежурного и объявил «тревога в ружье». Через три минуты полковая школа стояла в полном боевом. Люди в недоумении глядели на заплаканную Соню и расстроенного полковника. Голубев, обращаясь не то к выстроенным курсантам, не то к жене: «Он здесь, я надеюсь, сам выйдет из строя. В противном случае ты его узнаешь». Голубев нервно держал Соню за руку, они не спеша обходили стоявших под стойку смирно 400 человек. В каждое лицо Голубев внимательно вглядывался и спрашивал: «Он?» Соня рассеянно смотрела и говорила: «Нет». Кошкин стоял красный как рак. «Ты что краснеешь?» – я толкнул его незаметно в бок. Когда Голубев с Соней подошли, и полковник начал внимательно разглядывать его лицо, Кошкин побледнел и покачнулся. В глазах Сони вспыхнули разноцветные огоньки, и на губах появилась еле заметная улыбка: «Это не он». Меня Голубев обошел, даже не посмотрел. Поддерживая Кошкина, я спросил: «Что с тобой, Степан?» «Так, ничего, – ответил он. – Немного голова кружится». Соня обошла весь строй и сказала: «Его здесь нет».