Горечь сердца (сборник). Лариса Склярук
вырвало происшествие, в принципе, обыденное, заурядное.
Однажды под вечер пьяный сосед, вернувшись с гулянки, ужаснейшим образом избил свою жену. Бил безжалостно и страшно. Женщина выбежала из избы, но мужчина, догнав её, сильнейшим ударом сбил с ног. Мужики, бабы, дети окружили бьющего, не вмешиваясь, смотрели с ленивым любопытством и равнодушием. Кряхтели, охали, руками разводили.
– Характер у Кузьмы хуже, чем у чёрта. Гляди, как прикладывает, – восхищённо сказал старик в толпе.
– За что бьёт то?
– А кто его знает, пьяного. Можа, слово како сказала, ему не пондравилось, можа, кликнул «подь сюды», – пьяному-то завсегда охота, а она не подошла. А можа, и так, со скуки.
Никифор протиснулся сквозь толпу, бросился, оттолкнул бьющего, крикнул срывающимся голосом:
– Что ж мы за народ такой безжалостный? Православными себя кличем, а веры-то и нет. Где в вас сострадание? Тёмные вы…
– Оно конечно, – чесали в затылках одни, соглашаясь.
– Да небось не помрёт, – говорили другие.
– А без строгости нельзя. Как без строгости? – рассуждали третьи.
Виновник этого дикого безобразия, отброшенный в сторону, стоял, покачиваясь с носка на пятку и, угрожающе глядя на Никифора налитым кровью взглядом, проговорил:
– А ты не лезь, Никифор Иванович, неча под ногами вертеться. Свою сначала заимей да и учи.
Избитая женщина, простоволосая и истрёпанная, продолжала лежать на земле у ног мужа, уткнув лицо в согнутый локоть руки. Плечи её тряслись в рыдании, по изломанному телу пробегала дрожь. Кузьма с шумом втянул в себя воздух, потом, прижав указательным пальцем ноздрю, сморкнулся и, повернувшись, пошёл догуливать. И было в этом его заключительном поступке столько гнусности и безобразия, что Никифор почувствовал необыкновенную тяжесть в сердце. Кто ж виновен в этом беспределе? Где причина злобы, тупости, матерщины?
Эта довольно обычная в деревне сцена сильно задела Никифора. Он вдруг представил на месте лежащей на земле женщины Вассу Жалость облила сердце, оно забилось томительно и беспокойно. Ему хотелось обдумать свои чувства. Он вывел из сарая лошадь, повёл её к реке. И пока счищал соломенным жгутом засохшую грязь с тела и копыт животного, обмывал лошадь, укрывал её попоной, неприхотливая лошадка тихо пофыркивала, словно одобряя работу хозяина.
За работой и думами не заметил, как солнце спустилось за рощу. По воде протянулись дрожащие тени. В туманной дали на юге затерялись луга.
Долго сидел Никифор на бугре. Каждый глоток влажного воздуха словно очищал его от скверны, гасил тоску. Любовь и нежность овладевали сердцем. Ему всё чудилось милое девичье лицо, глаза, сверкнувшие ему навстречу признательностью и любопытством.
Серебристый туман забелел над водой, донёсся протяжный петушиный крик. Приближалось утро. Скорбь, всколыхнувшаяся в Никифоре, улеглась, обида, вызванная отказом, улетучилась. Всё, что случилось с ним, теперь не казалось ему таким безысходным.
– Да не уступлю! – вдруг решил он, и лицо его затвердело.