Досье «72». Жан Коломбье
был перебор, и выносить эту новую группу ему было совсем тяжело. Но, как бы то ни было, он не мог говорить с Бофором на тему наименования. Потому что новый орган не имел ничего общего с маленькой группой, которая начинала это дело: та группа была для игры, а эта – для страшных баталий. Возраст участников, вероятно, объяснял резкость их выступлений: данный законопроект касался лично каждого из них.
С самого первого заседания «Кризисное ядро» Кузена Макса стало оправдывать свое название: нервные срывы, слезы, скандалы, кризис личности, всего было предостаточно и на любой вкус. Бофор, следует признать, не собирался ходить вокруг да около. Он решился на шоковую терапию: вначале сделать очень больно, а потом рассуждать. По предварительной договоренности с Бертоно он нарисовал присутствовавшим картину апокалипсиса Франции, в нескольких словах упомянул о предлагаемом решении и объявил, что оставалось только претворить в жизнь меру, да, такую болезненную, но неизбежную: сократить продолжительность жизни до семидесяти лет.
После нескольких секунд всеобщего недоумения Брид наконец решил, что это была всего лишь шутка. Запустив ладонь дипломата в свою густую шевелюру, что у него означало настоящее облегчение, он громко рассмеялся и вызвал у коллег взрыв самых острых шуток. Но мало-помалу смех стих: трагическое выражение на лицах Бофора и Бертоно не располагало к веселью. Конечно, когда Бофор под предлогом сохранения государственной тайны собирал их на эту встречу, они решили, что случилось что-то серьезное. Но представить себе такое, такую, это… У них просто не было слов, они почувствовали себя в ловушке.
Этой ловушкой Бофор воспользовался очень умело. Кузен Макс пришел от этого в волнение и восторг. Этот Бофор был действительно то, что надо: рвущийся к власти, готовый смести все, что могло бы помешать его замыслам. Иногда даже возникал вопрос: были ли у него какие-нибудь человеческие чувства? Но какая эффективность, какое умение манипулировать людьми! – он мог привести кого угодно куда угодно и когда ему было угодно.
В тот день он завершил заседание через полчаса. Хотя у каждого было что сказать. Мадам Моро лихорадочно что-то писала. Бро незаметно вытирал платком слезы, раньше такой сентиментальности за отставным полковником инженерных войск не наблюдалось. Буассо бормотал свои «но… но», от которых его палач отмахнулся. Брижит Лаверно и Брид, широко раскрыв глаза и разинув рты, были не в состоянии что-либо возразить. Только лицо Жан-Луи Бужона не поменяло выражения: он стоически желал привить спорт, как школу жизни, новым поколениям. Да и потом, разве меры, которые были ему предложены, не являлись средством развития и возвышения молодежи, этой прекрасной молодежи, которая, по его замыслам, должна была завтра зашагать сомкнутыми рядами с высоко поднятой головой к лучезарному будущему, а потом, в день его ухода из жизни, прийти к нему отдать последние почести. Перспектива менее радостная, но нельзя же приготовить омлет, не разбив при этом яиц, а он, Бужон, чувствовал себя