Диверсанты (сборник). Евгений Ивин
изумрудом, астры на клумбах лениво покачивали головками. На уличных лотках торговали темно-зелеными и полосатыми арбузами-гигантами. Желтые горы дынь окружали продавцов. Ящики ярко-красных помидоров стояли прямо на улицах у импровизированных прилавков. Капитан все это подмечал краем сознания, занятый одной мыслью: что ждет его в этом городе? В некотором роде он испытывал перед местными товарищами неловкость: убийство совершено в их городе, они все еще не нашли убийцу. И вот приезжает какой-то капитан, просит дело, изучает его и… думает, что найдет убийцу! Умник! А впрочем, почему должна быть неловкость? Одно дело все делают. Главная цель – найти убийцу, чтобы он понес заслуженную кару, а кто найдет – это уже не важно. Думал ли Рыбалко тогда, когда смотрел бюллетень оперативной информации о неопознанном трупе, что это дело станет как снежный ком обрастать, распухать и из локального превращаться в масштабное? Не случайно Коваль отключил его от новой версии. Видно, у него больше веры в дело Паршина, убитого три года назад из пистолета «парабеллум».
Море, отражающее солнечное серебро, Гаврилин увидел сразу и близко. Он разволновался и, как был с портфелем, пошел к самой воде. Шкет торопливо разделся и, стыдясь своего белого, не тронутого еще горячим солнцем тела, побежал в воду, вихляясь на отполированных голышах, усыпавших весь берег. Вода была нежно-теплая и ласковая, и Дмитрий вдруг почувствовал такую радость, что сердце его трепетно забилось. Такого он еще никогда не испытывал и подумал, что человек, наверное, испытывает такое состояние, когда он влюблен.
Дмитрий нежился и наслаждался этой благодатью, нырял глубоко, пока не закололо в ушах, плавал кролем, брассом, вспоминал все, что знал из тех лет, отделенных пятью годами тюремного заключения. Так для него выглядела настоящая свобода: он мог купаться и лежать на пляже сколько хотел, хоть до самого заката солнца. Мог сидеть здесь весь вечер, всю ночь, и никто не наказал бы его за нарушение режима. Здесь не было ни конвойных, ни зеков, ни начальников, здесь не давлел властный голос того, кого он окрестил Щеголем. Здесь была свобода и право распоряжаться собой по собственному усмотрению. Дмитрий вылез из воды, выбрал место поровней, подставил ласковым лучам солнца свое тело и закрыл глаза. И вспомнились ему, как это часто бывало, последние годы в колонии. Гаврилин вошел в кабинет подполковника Рукавицына и, как положено, снял с головы берет. Его не встревожил этот вызов из зоны к начальнику колонии. Он ждал этого дня более тысячи восемьсот дней. И если в первое время этот день казался для Гаврилина далеким, туманным, отодвинутым куда-то в конец пятилетия, которое ему предстояло провести в колонии, то ожидание последнего дня заключения становилось нестерпимым, мучительным. Желание оказаться на свободе было так велико, что однажды, возвращаясь со строительства, Дмитрий замедлил шаг возле глубокого оврага, готовый ринуться к колючей проволоке, опоясывающей его край. Только конвойный заметил это невольное стремление,