Эфирное время. Владимир Крупин
Так сказать, Мари полюбит Хуана. Мари – Хуана, а?
Поэт, к этому времени опять лежащий на полу, опять сел. Интересно, что о нём как-то все забывали, пока он не выступал.
– Гитару дайте, – спросил он, – нет? Ладно, акапелла:
Ты пой, запевай не с нахрапа,
И вытри с мордулии грим.
Болтают, что в Риме есть папа
И папина длинная лапа,
Так нам сообщил пилигрим.
Он тянет ту лапу к нам сдуру,
Наживой и властью томим.
Не знаешь ты нашу натуру:
В Россию не вдвинешь тонзуру,
Так нам подтвердил пилигрим…
– Еще полежу. – Поэт поправил очки и откинулся на своё жесткое ложе у стены.
– Интересное соединение жаргона и высокого стиля, – откомментировал Ильич.
Коммунары объявили, что ждут моих указаний. Что это посоветовал им их лежачий мыслитель.
– Что это за лежачий мыслитель?
– Я познакомлю, – заявил Аркаша. – Сидеть тихо тут.
Мы вышли на улицу. Аркаша стал объяснять про мыслителя:
– Он вообще никуда не ходит, всё лежит. И не больной. Но я его не понимаю, как это – сократить время и притянуть будущее? Как? Спроси его, может, ты поймешь. У него, знашь, Алёшка иногда и ночует.
Дорогу к мыслителю Аркаша озвучивал чтением своих стихов:
Товарищ, не в силах я поле пахать, —
Сказал тракторист бригадиру, —
Привык я с девчонкой подолгу стоять,
И в ход не пустить мне машину.
Все шестерни рвутся, подшипник гремит,
И будто сцепленье сорвало.
Ни первой, ни третьей сейчас не включить,
И в баке горючего мало.
Вскочил тракторист, на сцепленье нажал,
Машина на третьей рванула.
На землю сырую он резко упал,
Упал, сердце больше не билось.
Вошли в старый дом, в котором было довольно прохладно, но хотя бы не накурено. В красном углу, перед иконой, горела толстая свеча. На диване, обтянутом засаленным, когда-то серым сукном возлежал здоровенный мужичина. Полутора-, двух- и даже трехлитровые бутыли из-под пива говорили о причине его размеров. Он даже не приподнялся, показал рукой на стулья.
– Зетцен зи плюх. Или ситдаун плюх. Ты какой язычный?
– Я не язычник. – Я притворился, что не расслышал. Меня слегка обидел такой прием. Но за двое суток я привык к здешним странностям и решил тоже не церемониться. Мне Аркадий сказал, что ты Иван Иваныч. – Он даже не моргнул, допивал здоровенную бутыль. Ладно. – И до чего же, Иван Иваныч, ты решил долежаться?
– До коммунизма! – хихикнул Аркаша.
– Чья бы корова, Аркаша, мычала, твоя бы молчала. – Так мыслитель вразумил Аркашу за давешнюю хлеборезку. Поворочавшись, мыслитель сообщил: – До коммунизма это я раньше лежал, ещё до открытия закона.
– Какого?
– О времени. Заметь: ты летишь в самолёте – одно время, едешь в поезде – другое, бежишь – третье. Когда переходишь на шаг