Витязь в тигровой шкуре. Шота Руставели

      Круговым путем блуждая, и со вздохом дни считая,

      Счел, что в сроках всех до края – лишь два месяца ему.

      И скорбит, томясь тоскою. «Как же тайну я открою?»

      Не родишь себя собою. Не изменишь в солнце тьму.

      Он задумался в сомненьи. Стал в глубоком размышленьи.

      «Есть ли смысл мне в возвращеньи? Что ж могу сказать звезде?

      Столько дней на вольной воле я блуждал в широком поле.

      Что же я узнал? Не боле, как что нет его нигде.

      Не вернусь же, будет нужно вновь искать мне, в честь жемчужной,

      Снова долгий путь окружный, и длиннейший, совершать.

      Дни меж тем свершатся срока. Будет плакать ум и око.

      Шермадин, скорбя глубоко, будет смерть мою вещать.

      Он к царю пойдет. Заплачет. Нет меня, я умер, значит.

      Мысль иная мне маячит, не хочу я скорби их.

      Я везде искал, блуждая. Так не скроюсь, пропадая.

      А вернусь». И он, рыдая, спутан в мыслях был своих.

      «О, зачем, – сказал, – со мною ты дорогою кривою

      Ходишь, боже? Всей землею я обманут на пути.

      Или я искал напрасно? Мысль – гнездо, где все злосчастно.

      Уж не будет в сердце ясно. Уж печалям не пройти».

      Снова молвит: «Но терпенье лучше тяжкой мглы сомненья,

      Смерть не ищет ускоренья. Да не давит грудь беда.

      Что без бога здесь я значу? Лишь напрасно слезы трачу.

      Если он не шлет удачу, не случится никогда.

      Все, какие есть, созданья видел я среди скитанья.

      Но о витязе том знанья не имел никто из них.

      Не достигнешь цели стоном». Он спускается по склонам.

      Тихо едет по зеленым побережьям вод лесных.

      Ропот вод, дерев шуршанье будят в нем воспоминанье

      О тщете его исканья. Он коня пускает в скок.

      Сила длани истощилась. Гордость сердца замутилась.

      Ширь долин пред ним открылась. Путь его еще далек.

      Он решает возвращенье. Но сердечное мученье

      Вздохи льет, воскликновенья. Он глазами мерит путь.

      Целый месяц все сурово. Лика нет нигде людского.

      Звери там, и звери снова. Стрел не хочет в них метнуть.

      Но, хоть весь истосковался, сын Адама в нем сказался, —

      Автандил проголодался. Застрелил дичину он.

      Наземь сел над тростниками. Трав сухих сложил с сучками.

      Высек пламень, огоньками для него костер зажжен.

      Он коня пустил кормиться. Мясо жарится, дымится.

      Вот к нему отряд стремится странных всадников, их шесть.

      Молвил: «Бег коней отличен. Вид безвестных необычен.

      Он разбойникам приличен. Что-то скрытое здесь есть».

      Взял он в руку лук и стрелы, и предстал пред ними смелый.

      Меж брадатых, онемелый, безбородый был ведом.

      Он шатался, словно пьяный. Голова его от раны

      Кровью