На берегах Угрюм-реки. Анатолий Музис
готовить, а вечерами или в ненастье, которого хватало, любила поговорить. Она, правда, выбирала время, когда сына и мужа не было дома и рассказывала подробно, образно, мягко, певуче, на свой особый манер и о теперешнем житье-бытье и о том, каков был этот край, когда они приехали сюда годков этак 25, а то и 30 назад, и что делалось здесь до них в бандитские 20-е годы и старательские дореволюционные времена. Рассказывала она и о себе: жила в Астрахани, на Камчатке – работала на рыбзаводах, но о себе говорила она скупо, неохотно. Когда приезжали свои, она обычно умолкала, становилась еще хлопотливей и только поглядывала зорким глазом, не наделали бы чего лишнего муж или сын.
Павел Иванович Болдюсов, оказалось, так же любил порассказать, но пропорция у него была обратная, чем у Анны Ивановны. Проведет тыльной стороной руки по усам – побелевшим усам старого солдата-конника, погладит ладонью небритые щеки и начинает словно давно начатый рассказ.
– …А бухарского хана мы самый чуток не захватили. Два часа как не поспели. Сады у него большие, пока туда да сюда, место незнакомое, а тут еще в подвалах вина всякого. Он и удрал. И золото с собой все увез – в Афганистан. Золото и жену – одну, самую старую, а остальных бросил. У него всего 46 жен было… – И проведет опять по усам, есть что вспомнить: и сражения, и голодовку на Волге – он сам Саратовский, и службу у царя – четыре креста и четыре медали, полный георгиевский кавалер, да еще большой Бельгийский Крест.
– Я все их в 20-м году Ленину сдал в Кремле. На что они мне были.
– Потом служба на Волге – речные катера и недолго в ЧК.
– Не могу, людей там стреляют. Хоть и за дело, а не могу…
– Видел Ленина, Фрунзе, Троцкого.
– А потом Мурманск, а потом Астрахань, Каспий. А потом Дальний Восток, Камчатка. Плавал старшиной на катере… – Рассказывает в таких деталях, в таких подробностях, что усомниться в правоте его рассказов невозможно, если даже и приукрашивает что.
А потом Витим! Безлюдье. Заимка Спицино. Около 25 лет без движения. Прикидываю: сейчас 61-й, долой 25-ть – будет 36-й. Ну, да! 34-й год – убийство Кирова, 37-й – Ежовщина. Где-то в этом промежутке оказался старый красноармеец на Витиме – время начала великого единовластия. Но за что? Павел Иванович человек малограмотный. Подозревать его в антигосударственных политических действиях смешно.
– Пытался учиться, – рассказывал он. – Справками хорошими запасся, проник в гимназию, четыре месяца проучился, успевал хорошо, но дознались сукины-дети, что крестьянский сын – выгнали! И он добавляет в адрес бывшего управителя гимназии крепкое словцо, действительно не оставляющее сомнения в том, что он крестьянский сын, а не «благородного воспитания».
– Что же вас сюда занесло? – Спрашиваю я его. – Столько перевидали и вдруг осели в такой глуши?
Старик не успевает ответить, вмешивается Анна Ивановна.
– А как