На берегах Угрюм-реки. Анатолий Музис
Это я, мать растак… Промок… – И опять упоминание «матери». Он не ругался, а просто, как говорят, «выражался». И смысл сказанного сводился к следующему: у него болит нога, он «чуток» выпил и «малость» промок.
Он сидел у печки, грел больную ногу, а Анна Ивановна по-матерински выговаривала ему.
– И когда ты, Гошка, пить бросишь… Шестеро детей-то, неровен час утонешь…
– Не-ет, Ивановна, – мотал головой Гошка. – Я… мать… не утону. Никогда не утону… мать…
– Оставайся, хоть переночуй у нас, – уговаривала его Ивановна. – Шиверы впереди, как поедешь?
– Проеду! – утверждал Гошка. – Я… мать… всегда только домой…
Гошка Скопин действительно оправдывал данные ему характеристики. Вода была его стихия. Перекаты и шиверы смущали его не больше, чем порог дома, который он сейчас переступил. Он шел повсюду, не думая, что где-то ему может быть заказана дорога. В нем выплескивалась наружу сила первобытного человека. Кровь Фильки Шквореня или еще более древних праотцев-неандертальцев толкала его на единоборство с природой, у которой он силой и смелостью, но не разумом, отвоевывал себе на кров и пропитание. И на водку, главным образом. И я решил спросить его об оленях. 25 моих оленей стояли в 4 км выше Косы и я не знал покоя.
Ивановна налила ему чаю. Гошка, прихлебывая из кружки, выслушал меня внимательно и, я бы сказал, трезво.
– А сколько заплатишь? – спросил он.
Я предложил ему назвать свою цену. Хищный блеск старателя, почуявшего богатую россыпь, появилась в его прозрачных глазах.
Он назвал цену и объяснил:
– Нужно сбивать плотики. Два-три… Нет, двух хватит. А лес не заготовлен. Валить его надо… А вести плоты через шиверы (он снова упомянул мать) тоже не чай пить…
Я мог дать ему в два с половиной раза меньше.
Он сразу ослабел, глаза его снова стали пьяными.
– За эти деньги пусть они во-от куда идут, – махнул он рукой на скрытые ночью и туманом горы. – Месяц пройдут.
Разговор был исчерпан.
Гошка встал. Не попадая в рукава он стал натягивать мокрую куртку. Поднял брошенный у порога и задубевший на холоде, так что он и сейчас стоял колом, дождевик.
Снялся с места и Сашка Антонов.
– Да ночуйте сегодня, непутевые вы люди, – говорила им хозяйка. Но они вышли.
Взревел мотор. В тон ему прокатился прощальный разбойничий свист. И лодка умчалась в ночь, в горы, навстречу большой воде, навстречу шиверам и неизвестности.
Появившаяся было слабая надежда рассеялась, так и не успев принять реальных очертаний. Снова олени остались где-то за горами. Снова между ними и мною лежала непроходимая долина прорыва Витима и острые гребни Южно-Муйского хребта.
Но ведь не сошелся же свет клином на одном Гошке! Взоры наши снова обратились к Витиму.
Дожди закрыли горизонт, приземлили самолеты, задержали движение в воздухе