Дети крови и костей. Томи Адейеми
ее не беспокоили.
Часть меня хочет, чтобы она бросила нас, избавила себя от боли. С ее талантом швеи она могла бы, наверное, заняться торговлей – это принесло бы ей прибыль, которая теперь утекает сквозь пальцы.
– Ты походишь на нее все сильнее, знаешь об этом? – Мама Агба отпивает немного чая и улыбается. – Когда ты в гневе, сходство просто пугающее. Ты унаследовала ее ярость.
Я стою, разинув рот от удивления. Мама Агба редко говорит о тех, кого мы потеряли.
Да и немногие из нас их вспоминают.
Я прячу изумление, сделав еще глоток, и киваю:
– Знаю.
Не помню, когда именно это случилось, но папа стал относиться ко мне по-другому, начал избегать моего взгляда – наверное, смотрел на меня и видел лицо убитой жены.
– Хорошо, – улыбка Мамы Агбы меркнет. – Во время Рейда ты была ребенком. Я боялась, что ты ее забудешь.
– Не смогла бы, даже если бы захотела. – Разве можно забыть мамино лицо, похожее на солнце? Я пытаюсь сохранить его в памяти. Это лицо, а не труп со струйкой крови, бегущей по шее.
– Знаю, ты бьешься за нее, – Мама Агба гладит меня по белым волосам, – но король жесток, Зели. Он скорее вырежет все королевство, чем станет терпеть ересь предсказательниц. Когда у твоего врага нет чести, нужно выбирать другой путь.
– Разве я не могу на этом пути разбить пару голов своим посохом?
Мама Агба фыркает, и морщинки вокруг карих глаз становятся глубже:
– Просто обещай, что будешь осторожна и выберешь правильный момент для битвы.
Я сжимаю руки Мамы Агбы и низко кланяюсь.
– Обещаю, Мама, что не подведу тебя снова.
– Хорошо, потому что я хочу показать тебе кое-что и не хочу об этом жалеть.
Из складок своего халата Мама Агба достает гладкий черный прут. Делает резкий взмах. Я вскакиваю, когда прут превращается в блестящий металлический посох.
– О боги, – выдыхаю я, едва сдерживаясь, чтобы не схватить это произведение искусства. Черный металл испещрен древними символами, каждый из которых напоминает об уроке, однажды преподанном Мамой Агбой. Как пчела на мед, я смотрю на акофену – знак, изображающий скрещенные клинки, мечи войны. Смелость не всегда рычит, сказала она тогда. Доблесть не всегда сияет. Мои глаза скользят к акоме, гравировке в виде смиренного сердца, что следует за мечами. Почти уверена, в тот день меня высекли.
Каждый символ возвращает меня к какому-нибудь уроку, истории, притче. Я выжидающе смотрю на Маму. Это подарок или то, чем меня сейчас накажут?
– Держи, – она вкладывает гладкий металл мне в руку.
Я ощущаю его тяжесть. Железо, способное крушить черепа.
– Неужели это по-настоящему?
Мама кивает:
– Сегодня ты сражалась, как воин, и прошла инициацию.
Я поднимаюсь, чтобы раскрутить посох над головой и прихожу в восторг от скрытой в нем мощи. Металл режет воздух, как нож, более смертоносный, чем любой из посохов, вырезанных мной из марулы.
– Помнишь, что я сказала тебе на нашей первой