Украденное лицо. Тара Изабелла Бертон
часа ночи.
– Знаю. Знаю. Но… хоть одну главку, ладно? Потом… можешь лечь на кровати Корди… а завтра я встану пораньше и сготовлю нам оладьи перед твоей сменой, идет?
– Только одну главку?
– Только потому, что твое мнение для меня что-то значит! Тебе это должно льстить! – тихонько скулит Лавиния и задирает ноги на дорожный кофр. – Знаешь, твой бы рассказ я до утра читала. Если бы ты его мне дала. – Она вытаскивает телефон. – Вот, – говорит она. – Он весь тут.
Яркий дисплей слепит глаза. Шрифт такой мелкий.
Луиза начинает листать текст.
– А длинный он?
– Да ты начни. Если не понравится, можешь бросить. Слово даю.
– Я едва буквы разбираю.
– Мне хочется увидеть твою реакцию. Это лучший способ. Если я вижу твое лицо. Знаешь, он не обязательно должен тебе нравиться. На самом деле, если он слишком тебе понравится, я не стану тебя уважать. Так что он, наверное, придется тебе не по вкусу, самую чуточку.
– Да ладно тебе – вовсе и не придется!
Но вот в чем штука: Луизе он не по вкусу.
Дело не только в том, что роман плохой. Он плох – манера слишком витиеватая, предложения слишком длинные, литературные аллюзии слишком натянутые, и через строчку идут цитаты или монологи персонажа о природе Жизни и Искусства, или же персонаж совершает нечто чересчур символичное, но это ему не очень удается. Куда хуже то, что роман потакает слабостям автора. Там есть персонаж по имени Лариса, которая очень красивая, очень блондинистая и типа как бы святая, потому что ее страсти куда величавее, куда важнее и куда значимее, чем у всех остальных.
Даже Луизе известно первое правило хорошего писателя – никогда не допускать, что твоя жизнь куда важнее жизней всех остальных лишь потому, что ты так заявляешь. А Лариса хочет прожить Жизнь как Искусство, вот только, разумеется, не может, поскольку никто вокруг нее не понимает концепций вроде Красоты и Истинной Любви так же, как она. Поэтому она пытается подбить на одновременное самоубийство своего возлюбленного, который, разумеется, не достоин ее и, конечно же, не может решиться на подобное, и поэтому она без видимых причин бросается с моста одна-одинешенька.
Луиза испытывает массу чувств, но ни одно из них не демонстрирует.
Она в смущении, словно застала кого-то за просмотром порнухи. Ей кажется, что она смотрит на что-то разверзнутое и дрожащее, что-то вывороченное и низменное.
Еще она злится, потому что во всем написанном Лавинией ощущается очень твердая уверенность, что мысли Лавинии, страсти Лавинии, философия Лавинии и страдания Лавинии стоят многих часов чьего-то времени, а Луиза никогда не чувствует такой уверенности.
К тому же Луиза испытывает облегчение.
Есть нечто, что есть у нее и чего нет у Лавинии.
У Луизы слипаются глаза. Она устала, ей хочется спать – как же хочется спать – но Лавиния смотрит на нее, ползает на коленях по дивану, кивает, улыбается, и если Луиза хоть немножечко – самую малость – выдаст то, что она чувствует, она никогда не сможет ничего вернуть назад.
– И что ты думаешь? – спрашивает