Частная жизнь импрессионистов. Сью Роу
на рынке акций, что живопись появляется в результате столкновения амбиций молодых людей». Такого рода болтовня – просто разновидность торговли, считал он: «…оттачивает ум, но затуманивает здравость суждения».
Дега работал у себя в студии с утра до вечера. Его жизнь была размеренной, как звук метронома.
– Уверяю вас, – сказал он как-то, отвечая на вопрос о своей живописной технике, – нет на свете менее спонтанного искусства, чем мое. То, что я делаю, есть результат размышлений и изучения старых мастеров. Я понятия не имею о вдохновении, стихийности и темпераменте.
С натурщицами он обращался так же сурово: ему и в голову не могло прийти льстить им и ухаживать за ними, как это делал Мане. Глядя на девушку, Дега видел лишь плоть, костяк, сплетение мышц, натяжение связок.
– Вы полагаете, что это мой нос, мсье Дега? – как-то возмутилась одна из них, глядя на свой портрет. – У меня никогда не было такого носа.
Он тут же выставил ее на улицу, швырнув вслед вещи. Но когда другой натурщице сказал, что у нее ягодицы – как груши, она повсюду хвастливо повторяла этот комплимент.
Дега никогда не чувствовал себя свободно с женщинами. Озадаченный этим Мане однажды из озорства пустил слух, будто Дега спит с Клотильдой, своей молодой симпатичной служанкой. Когда кто-то спросил ее об этом, она ответила, что однажды имела неосторожность зайти в его спальню во время переодевания, так он заорал: «Убирайся отсюда, жалкое существо!»
Он всегда утверждал, что не собирается жениться: «Зачем мне жена? Представь, каково иметь рядом кого-то, кто в конце изнурительного дня работы в студии будет говорить: “Миленькая картинка, дорогой”».
Роскошные, увешанные драгоценностями женщины с голыми плечами и глубокими декольте, которых мужья таскали из модного салона в оперную ложу и далее на какой-нибудь шикарный званый ужин, пугали его. Особый ужас вселяли шеи и плечи дам, миновавших пору своего расцвета. Он рассказывал друзьям, что однажды сидел рядом с такой дамой во время ужина. Та была практически голой, и ему некуда было отвести взгляд. Внезапно повернувшись к нему, дама сказала:
– Что вы на меня пялитесь?
– Боже праведный, мадам, – ответил Дега. – Если бы у меня только был выбор!
Не желая, чтобы его беспокоили, абсолютно не расположенный к общению, он прятался у себя в студии до самого вечера.
«Художнику подобает жить обособленно, – считал он. – О его частной жизни никто ничего не должен знать». Если работа шла хорошо, Дега порой напевал какую-нибудь песенку, голос был слышен на лестнице. В одной из его любимых песенок говорилось: «Лучше держать в доме сотню овец, чем одну говорливую даму».
Своим «Завтраком на траве» Мане произвел гораздо большую сенсацию в Салоне, чем если бы завоевал премии, о которых мечтал. Отныне и впредь он превратился в парижскую знаменитость и пикантное, чуть рискованное приложение к званому ужину любой хозяйки. Первый вариант картины он подарил