Частная жизнь импрессионистов. Сью Роу
взломать заскорузлую почву художники в том году и были представлены в экспозиции, вся публика, потешаясь и возмущаясь, выстраивалась перед новым вызывающим полотном Мане «Олимпия».
Было непостижимо уже то, что картина вообще прошла через сито жюри, но, вероятно, на сей раз академики основательно подготовились и узнали в ней современную интерпретацию Тициановой «Венеры Урбинской».
Картина Мане казалась откровенно провокационной: обнаженная куртизанка бесстыже возлежала на постели; чернокожая служанка протягивала ей большой букет – предположительно подарок от клиента. Дополнительной символической деталью, смысл которой не ускользнул от зрителей, служила маленькая черная кошечка (в искусстве олицетворяющая похотливость) с недвусмысленно поднятым хвостом. Олимпия бледна, довольно сухопара и, что совсем уж возмутительно, абсолютно бездумна. Она безо всякого стыда, с вызовом смотрит прямо на зрителя, на левой ее ноге – домашняя туфелька, правая туфелька небрежно валяется на постели. Совершенно очевидно, что это профессионалка, не нуждающаяся в обольщении, она просто делает свою работу.
Публика была эпатирована столь откровенной картиной проституции – быть может, потому что для многих эта сцена оказалась постыдно узнаваемой. В то время в Париже существовало 5000 зарегистрированных и еще 30 тысяч незарегистрированных проституток, которые обслуживали существенную часть мужского населения, принадлежащего к среднему классу, в «Мэзон доз».
В отличие от жалких пустых комнат, где бедняк платил такой же жалкой девице за несколько минут удовольствия, и от частных заведений, содержащих роскошно одетых ухоженных женщин, обслуживающих богатых клиентов, «Мэзон доз» были общеизвестными заведениями для буржуа. Они состояли из шикарно, напоказ меблированных комнат, куда мужчины приходили выпить чаю, почитать газеты и расслабиться. При желании они могли перейти во внутренние покои – как раз такие, какие изобразил Мане, – где их всегда ждала куртизанка.
Шок, который испытывали мужчины, стоя перед «Олимпией», был шоком узнавания. «Олимпия» шокировала публику по той же причине, по какой шокировала ее обнаженная фигура из «Завтрака на траве»: она была слишком реальной. Как заметил один из биографов Мане, картина воздействовала на зрителя своим «смущающим смыслом».
На Мане обрушился новый шквал брани. Картину назвали «отвратительной одалиской с желтым животом». Мане признался Бодлеру, что никогда еще не был так оскорблен. Часть его обаяния состояла в том, что, обожая рисковать, он бывал искренне потрясен, когда его провокации оставались неоцененными. Он желал одновременно и бунтовать, и быть обожаемым. Один из его критиков язвительно заметил, что Мане пытается быть Веласкесом на полотнах и мсье Бугеро (консервативный художник академической школы) в гостиных.
Реакция на «Олимпию» глубоко ранила его, и на некоторое время он даже перестал посещать кафе. Вместо этого совершал долгие прогулки в одиночестве, лелея свою рану.
– Думаешь,