В центре Вселенной. Андреас Штайнхёфель
на карте моей души», которые она заполняет с тираническим упорством, как только предоставляется возможность, совершенно не заботясь о том, что при этом заходит слишком далеко.
Как и сейчас.
– Но ты же знаешь, что он живет в Штатах, – продолжает она впиваться в мои больные места.
– Штаты большие, – отвечаю я, не в силах скрыть раздражения. – А то, что он вообще еще живет, всего лишь твое предположение. Так что сделай одолжение и заткнись наконец, хорошо?
– О’кей. Мир, дружба, жвачка! – Зеленый шарик одним щелчком отправлен в сторону, и вот она уже прыгает вниз по руинам крепостной стены, пересекая поток горячего воздуха, приземляется в зарослях крапивы и задирает голову, обнажив во всей красе свою щель между зубами в заискивающей улыбке. – Ванильного мороженого хочешь?
За пару месяцев до того, как я пошел в первый класс, Глэсс чем-то не понравились мои уши.
– Они слишком большие, Фил, – объяснила она, – и они торчат. Ты выглядишь как Дамбо!
Мы расположились на стеганом одеяльце на берегу реки, укрытые от послеполуденного солнца зарослями высокой, розовато-красной недотроги – вдали от города и от его жителей. Мама засунула руку в сумку-холодильник, набитую напитками и клейкими сэндвичами с арахисовым маслом, вытащила из нее бутылку колы и сделала большой глоток. Я знал, что, как только она снова закроет бутылку, вердикт будет уже неоспорим.
От того, что ей не нравились мои уши, мне стало не по себе. Я посмотрел на сестру, которая стояла по колено в воде, против слабого течения реки, и искала на обратной стороне плоских камней улиток. Никто бы не подумал, что мы близнецы. Уже только потому, думал я, что у Дианы были совершенно обычные уши.
– А кто это – Дамбо? – осторожно спросил я у Глэсс.
– Дамбо – это слон, – ответила она, упрятывая кока-колу обратно. – У него были настолько большие уши, что они тащились за ним по полу и он постоянно о них спотыкался. Слишком большие уши, понимаешь?
Диана выбралась на берег, ловко перепрыгнула через пару камней, пробралась через недотрогу, достававшую ей до пояса, и, ни слова ни говоря, сунула Глэсс прямо под нос камень, на котором сидела особенно упитанная, круглая улиточка.
– О боже, убери это немедленно! – с отвращением взвизгнула Глэсс. – Терпеть не могу эту склизкую гадость!
Она откинулась на спину, закрыла глаза и потому не видела, как Диана, прежде чем отправиться назад к реке на поиски новой склизкой гадости, эксперимента ради засунула себе улитку вместе с домиком в левое ухо. «В ее абсолютно нормальное, никуда не торчащее левое ухо», – с завистью сказал себе я.
Я остался сидеть на одеяле, охваченный ужасными предположениями, одно неприятнее другого, и ждал, что Глэсс снова заговорит об этом и расскажет мне, что же сделали с этими огромными торчащими ушами, чтобы они не волочились по полу, – но она уснула. То, что по дороге домой этот разговор не поднимали, я после долгих сомнений все же воспринял