Компас. Матиас Энар
помощь любовнику. «Какая необыкновенная женщина!» – восклицает Бальзак. Несколько лет спустя, возвращаясь из Вены, он останавливается в замке Вайнхайм, близ Гейдельберга, чтобы нанести визит Джейн; он описывает эти дни в послании к госпоже Ганской, и я спрашиваю себя, уж не кривит ли он душой, боясь вызвать у нее приступ яростной ревности (которую она часто выказывала), когда уверяет: «Вот еще одно из обвинений, которые вызывают у меня смех!» Я допускаю, что Бальзак все-таки прельстился скандально известной авантюристкой с небесно-голубыми очами, – это более чем возможно, ведь известно, что она отчасти послужила ему прототипом леди Арабеллы Дэдлей из «Лилии долины» – неотразимой, любвеобильной и обольстительной леди Дэдлей[177]. Этот роман я читал в нескольких лье от Саше, среди тех самых пейзажей Турени, где гарцевали на лошадях леди Арабелла и этот дурачок Феликс де Ванденес, – читал и оплакивал судьбу несчастной Анриетты, умершей от горя; признаюсь, что и сам слегка ревновал Арабеллу к Феликсу, коему она дарила свои жгучие ласки. И вот уже Бальзак противопоставляет целомудренный, бесцветный Запад знойным утехам Востока: так и кажется, что через картины Делакруа, столь высоко им ценимые, и обманчивое представление о Востоке, которое уже формируется в Европе, он угадывает дальнейшую судьбу Джейн Дигби, словно пророк или ясновидящий. «Страсть этой женщины подобна вихрю, самуму в пустыне, чьи жаркие просторы отражаются в ее глазах, – пустыне с ее вечно лазурным небосводом и прохладными звездными ночами» – так он пишет о леди Дэдлей перед тем, как перейти к длинному сравнению Запада с Востоком и уподобить леди Дэдлей этому последнему, «ибо она так же щедро, как Восток, раскрывает сокровищницу своей красоты, одаряя ею преданных обожателей»; я сидел в доме бабушки, в глубоком низком кресле с кретоновой обивкой, возле окна (белые кружевные занавеси скупо пропускали внутрь дневной свет, и без того тусклый из-за тощих дубов на лесной опушке), и воображал себя в седле, рядом с этой британской Дианой-охотницей, истово надеясь при этом (я только-только вышел из детского возраста), что Феликс все-таки женится на страдалице Анриетте, и, подобно ему, колеблясь между душевным благородством и плотскими утехами.
Бальзак и Ганская, Меджнун и Лейла, Джейн Дигби и шейх Маджуэль – не правда ли, прекрасный каталог, достойный исследования, а ведь я мог бы (почему бы и нет?) написать такую книгу, даже название уже придумал:
Безумно влюбленные всех мастей, счастливые и несчастные, мистики и развратники, мужчины и женщины, – сколько же здесь богатого материала… ах, если бы только я был годен на что-нибудь путное, а не сидел бы в кровати, перебирая в памяти старые истории; если бы Господь наделил меня энергией Бальзака или Листа, а главное, здоровьем, – я ведь даже не знаю, что меня ждет в ближайшие дни, я должен ввериться медицине, то есть самому худшему, но даже представить себя