В переводе с птичьего (сборник). Лада Миллер

      Чуть осень – чувствую, пропала –

      Пусть ветер сух, и небо ало,

      И ночь расписана углем,

      Но все же, Господи, как мало

      Огня в урочище твоем.

      А эта осень – только повод…

      На части белый свет расколот,

      Лишь ты, как маковка, внутри,

      Все остальное – лед и холод,

      Хоть весь до ладанки сгори.

      Но разве жаловаться смею?

      И счастья нет, и слезы злее,

      И тонет истина в вине.

      Но там, в пугливой глубине,

      Трепещет бабочка – Психея,

      На время выданная мне.

      Казалось бы, ну что тебе закат?

      Все август переспелый виноват –

      Дурачится по молодости, дразнит.

      Такой неповторимый и живой,

      Что неба окровавленный подбой

      Чуть вечер разворачивает праздник.

      Ты забываешь числа и слова,

      Тебя несет высокая трава

      Туда, где сосны с круглыми плечами,

      Как будто в детстве сумрачном твоем,

      Шумят разлукой, голодом, углем

      И, заикаясь, вечность обещают.

      Закат кипит и пенится, как суп,

      И кажется – ты снова юн и глуп,

      А сердцевина есть и не иззябла.

      Так и живешь, растягивая миг,

      Чтобы запомнить неба черновик,

      Прекрасный облик, ненасытный блик

      И лица удивляющихся яблок.

      Приходишь домой. Снимаешь пальто.

      Садишься. Читаешь меня взахлеб.

      A память сначала молчит, потом

      Ее колотит озноб.

      За то ли, что я далеко, за то,

      Что сам виноват (погоди, нe трусь!) –

      Приходит, садится бочком за стол

      Твоя шершавая грусть.

      Но кто-то – разбитым стеклом: «Не трожь

      Ее, эта роза суха!», и ты

      В стакан наливаешь крутую ложь,

      Зовешь другие цветы.

      О прошлом, о правильном, о простом –

      Хоть пой, хоть в запой – позабыть нельзя.

      Моя пустота – за твоим столом,

      А все остальное – зря.

      Бывает, проснешься – вспорхнет синева,

      Взлетят сквозняки над перронами комнат,

      Вдохнешь эту зиму – и тут же напомнят

      О счастье забытые в прошлом слова.

      И снова потянутся губы к «люблю»,

      Но нет безнадежнее слова на свете:

      Тебя попытаюсь обнять и согреть – и,

      Как встарь, неумело и жадно спалю.

      И будет мне пепел, вокзальная грусть,

      Скрип снега, озноб индевеющей спальни,

      Твой запах, твой вкус горьковато-миндальный,

      Задумчивый лепет, божественный груз.

      Что после? В серебряном горле вино.

      Пьянею