Сто страниц чистой мысли. Сергей Эдуардович Цветков
возможность смерти. Таким образом, фундаментальные человеческие взаимоотношения – это отношения чисто престижные, постоянная борьба за признание друг друга, борьба не на жизнь, а на смерть.
Отсюда понятно, что с самого начала человеческой истории и на всем ее протяжении возможны только два рода сознания, из которых одному недостает мужества отказаться от жизни и поэтому оно согласно признать другое сознание, не будучи само им признано. Короче, оно допускает, чтобы его рассматривали как вещь. Сознание, ради сохранения животной жизни отказывающееся от независимости, – это сознание раба. Другое, получившее признание и независимость, – это сознание господина. Они различаются при их столкновении, когда одно склоняется перед другим.
Но к несчастью для него, господин признан таковым сознанием, которое сам он самостоятельным не признает. Следовательно, он не может быть удовлетворен. Господство – это тупик. Поскольку господин никоим образом не может отказаться от господства и стать рабом, вечная участь господ – жить неудовлетворенными или быть убитыми. Роль господина в истории сводится только к тому, чтобы возрождать рабское сознание, единственное, которое действительно творит историю. Раб не дорожит своей участью, он хочет ее переменить. Следовательно, он может воспитать себя вопреки господину; то, что именуют историей, является лишь чередой длительных усилий, предпринимаемых ради обретения подлинной свободы. Отсюда уже недалеко до марксизма-ленинизма с его тотальной войной против всех видов и форм угнетения.
Логически опровергнуть эту схему трудно. Против нее протестуешь, скорее, сердцем и всем своим существом. Господство и рабство мне одинаково отвратительны, никогда не хотел ни повелевать, ни подчиняться (отнюдь не смешиваю с рабским подчинением сознательную дисциплину, необходимую в любом коллективе). Но ведь получается так, что всегда либо повелеваешь, либо подчиняешься. Равенство людей – утопия. Такая проклятая жизнь.
Проклятие труда
Столетия социальной дрессировки привели к тому, что слово «труд» стало для нас синонимом любых целенаправленных усилий. Нам вбили в голову, что труд облагораживает человека, что он делает наше существование осмысленным. Утверждается даже, что труд создал из нас разумных существ. Короче говоря, этот термин полностью замел свои малопочтенные этимологические следы.
А ведь когда-то люди прекрасно сознавали связь между трудом и социальным принуждением. В большинстве европейских языков термин «труд» первоначально относился только к деятельности несамостоятельных людей, крепостных или рабов. В германских языках это слово означало тяжелую работу осиротевших и обращенных в крепостную зависимость детей. В латыни «лабораре» значило «качаться под тяжестью груза» и в широком смысле имело в виду мучения и непосильный труд раба. Французский эквивалент слову труд – «травай», как и испанское «трабахо» происходят от латинского «трипалиум» – так называлось ярмо, которое использовалось