Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник). Владимир Першанин
учит, как можно симулировать контузию.
– Ты что делаешь, гад паршивый! – Борис встряхнул его за воротник шинели. – А ну, встать.
Бывший старший лейтенант вскочил, вытянулся, прижимая руки по швам.
– Шутки шутим, – растерянно улыбался он. – Жизнь тоскливая, посмеяться иногда хочется.
Плохо выдавливался из него надтреснутый смех. Осужден он был за непонятные дела, вроде за трусость, а сам утверждал, что попал начальству под горячую руку. Получилось так, что на его участке подорвался на мине штабной офицер, ехавший на передовую для проведения рекогносцировки. Машина налетела на свою же мину, погибли три человека. Скорее всего, инцидент списали бы на случайность, но обозленный начштаба дивизии, потерявший хорошего помощника и новую автомашину, копнул глубже.
Мысниченко пытался свалить вину на подчиненных, но те не стали молчать и выдали следователю все, что знали. Оказалось, командир саперов посылает на постановку мин и разминирование кого попало, в том числе новичков, а сам как огня боится притрагиваться к минам, особенно немецким.
Старший лейтенант просто сломался. На его глазах подорвался опытный сержант-сапер. Мысниченко уцелел тогда чудом, решил перекурить, а сержант начал разминирование без него. Когда раздался взрыв, в трясущихся пальцах старшего лейтенанта еще дымилась самокрутка. Саперу оторвало руки, исковеркало лицо, он полз прочь, из пустых глазниц текла кровь. Кричать было просто нечем.
С тех пор Мысниченко стал бояться взрывчатки. Каждый раз в памяти всплывала та картина, сержант без глаз и рта полз мимо него, дымилась самокрутка и дымилась неглубокая воронка с оторванной рукой на краю. Из веселого заводного парня старший лейтенант превратился в патологического труса. В саперной роте начался развал, обязанности исполнялись кое-как. Взводные, глядя на своего командира, не лезли на опасные участки.
– Ты соображаешь, чем все может закончиться? – угрюмо поинтересовался Борис.
– Иди, настучи. Тогда, действительно, все плохо кончится. Ты за старание лишний угольник на петлицы получишь, а меня…
Он снова замолчал. Возможно, искал убедительные слова, хотел оправдаться, надавить на жалость, но тишину нарушил молодой штрафник Шиленков, осужденный за дезертирство. Как и сам Ходырев, он постоял на краю ямы в мучительном ожидании смерти, но получил в последний момент помилование.
– Товарищ сержант, простите. Ради бога, никому не сообщайте. Черт попутал, страшно стало, ведь из прежней роты никого в живых не осталось.
Шиленков, как многие в роте, получил кличку. Его называли Шило, хотя ничего острого, резкого в обличии и повадках не было. Обычный боец, струсивший и бежавший из учебного полка. Мягкие, безвольные черты лица, неподдельный страх в глазах. Второй раз судить не станут. Не будут строить бойцов, зачитывая приговор, а просто отведут к ближайшему оврагу и шарахнут в затылок.
Такое уже случилось. Шиленкову по дороге в роту показали на глиняный бугор и