Избранные труды по русской литературе и филологии. Евгений Тоддес
людей, предметов, слов. Мемуарист рассказал, как на маневрах он был назначен бригад-майором при царе, но, поскольку никто не мог объяснить, что именно он должен делать, он не делал ничего. «Совершилось уже 50 лет тому, писал он, – <…> и до сего числа не ведаю – в чем состояли обязанности бригад-майора». На коронацию Павла в Кремле были собраны все гвардейские полки. Но один из них вызвал чем-то неудовольствие императора, и он не только не хотел видеть офицеров этого полка на коронации, но и запретил им самим видеть церемонию. Тогда офицеров (всего около 230 человек) спрятали в башне Тайницких ворот. На прогулке по Петербургу царь неожиданно указал губернатору на деревянное здание итальянской оперы: «Чтобы его, сударь, не было». Через несколько часов «оперного дома как будто никогда тут не было: 500 или более рабочих ровняли место и столько же ручных фонарей освещало их»534.
Самое существенное для понимания павловского времени заключается не в том, что царь был деспотичен, неуравновешен и охвачен манией переиначивать екатерининские порядки, а в том, что он жаждал превратить империю в идеальное государство, и в том, что для него не существовало расстояния между государственным, политическим и частным, бытовым. Отсюда его наступление на быт: «правильная» окраска домов, знаменитое гонение на фраки и круглые шляпы и т. п. Было бы не совсем верно называть его мелочным: запрещение танцевать вальс или являться в маскарад в обычной одежде (под страхом ареста!) – такие же государственные меры, как замена прежней гвардии преданными императору гатчинскими войсками; масштаб здесь один. Так же действовал и Петр I, с многократно, несравненно большей жестокостью (и этот принцип оказался очень устойчивым в истории русской государственности). Но Павел за менее чем пятилетнее царствование не приобрел внутри- или внешнеполитического капитала, хотя бы отдаленно сравнимого с достижениями Петра или Екатерины. И то, что он сам предполагал преобразованием, наведением порядка в империи, развращенной нравами екатерининского двора, – немедленно обнаруживало свою комическую и химерическую сторону. Долговечными оказались не нововведения, а анекдоты о них, причем, как мы видели по воспоминаниям А. М. Тургенева, граница между анекдотом и мемуарным свидетельством почти неуловима. По-видимому, сам Павел, по крайней мере в некоторых случаях, сознавал эти свойства своих предприятий, например, когда предложил европейским монархам разрешать их споры на поединках.
Известный польско-русский политический деятель Адам Чарторижский, говоря о гатчинской жизни Павла, когда тот, еще будучи наследником престола, окружил себя батальонами, одетыми в особую форму и подчиненными только ему, писал о «замкнутом и обособленном мире» гатчинцев, о том, что «их сравнивали с детьми, играющими в деревянные солдатики»535. Утопический и «игрушечный» мир павловских циркуляров сфокусирован в анекдотах о Киже и бумажной смерти офицера и пересоздан в рассказе Тынянова.
Русская старина. 1885. № 9. С. 388; № 10. С. 78.